— Там…

— На войне? — спросил Женька, предвкушая самый интересный рассказ, но Аркадий Павлович ограничился одним словом, командуя себе и всем:

— Вперед!

Пшеница за рощей лежала до горизонта, перекатываясь со склона на склон, слабо золотясь под солнечным небом, а в самой ее, как издали казалось, гуще темнели черные, прокопченные временем избы Верхнего Волгина.

А Нефедов начал день с того, что слушал, как поет Муслим Магомаев. На полках радиоотдела в районном универмаге блестели телевизоры всех систем, отполированные донельзя, теснились разные приемники и магнитофоны, и трудно было найти и выделить поющий, но Магомаев заливался вовсю, то трагически, то томительно-сладко.

Нефедов стоял рядом, у прилавка со спорттоварами, который углом примыкал к радиоотделу, и на обе секции была одна продавщица, крупная красавица с белой копной волос, в гладкой юбке, обливающей ее выпуклые богатства, и вязаной безрукавке. Сложив руки на груди, она пересмеивалась с молодым человеком, вертевшим в пальцах крохотную радиолампочку, и на спорттовары пока не обращала внимания.

Во всю стену за прилавком тянулись полки со спортивной одеждой, тапочками, тяжелыми мячами-медболами, как было начертано на картонке, прикнопленной над ними, боксерскими перчатками и кубками всех размеров и видов, как будто райцентр задумал во что бы то ни стало завоевать себе все рекорды на свете и кубки уже завез. А удочек не было…

Наклонившись, Нефедов еще раз обежал глазами весь прилавок. Под стеклом виднелись гантели, эспандеры, роликовые коньки, намордники и поводки для собак, а также перочинные ножи со штопорами, уже открытыми для привлечения покупателей.

— Гражданин! Вы будете что-нибудь брать?

Красавица, оказывается, перешла сюда, пока он смотрел, нагнувшись.

— А удочки у вас есть?

— Не видите, что ли?

— Не вижу.

— Значит, нету. Года еще не прошло, как запрет сняли!

— Когда же они будут?

— Я удочек не делаю.

— Как же быть? — машинально спросил ее Нефедов, и она ответила, демонстрируя торговый талант:

— Купите домино! Чем червей копать, сможете культурно проводить свободное время. Или нож со штопором. Солидный выбор.

— А зачем?

— Как хотите, — и величавая красавица вернулась к молодому человеку, который продолжал вертеть радиолампочку, а Магомаев все пел, и Нефедов услышал чье-то несдержанное восхищение:

— Ать, едри твою! Голосина!

Низенький старикашка в модной рубахе с «огурцами», появившийся у прилавка радиоотдела, поражался Магомаеву и, странно, подманивал Нефедова пальцами опущенной руки.

— Дал же бог! — вскрикнул он, когда Нефедов приблизился. — А тебе что, удочки нужно? Бамбук хочешь?

— Я… Вы… Ба… — задохнулся Нефедов.

— Выдь отседа и вертай направо по улице, — перебил старик, почесывая растрепанную бородку и пучки усов, растущих прямо из ноздрей. — Я догоню… От поет!

Затосковавший было Юрий Евгеньевич воспрянул духом и вылетел из универмага. Свернув направо, он впритруску побежал по улице. В просветах переулков уже стал открываться берег озера, густо, в два ряда, облепленный моторками. Юрий Евгеньевич сбавил шаг, боясь оглядываться, а сзади, с одышкой, зазвучал голос старикашки:

— Ты куды разбежался? Ну, заморил! Ракета! Не останавливайся, крой дале, однако не так шибко, быдто гуляючи…

Гуляючи, они стали договариваться.

— Есть у нас товар для вас! — сказал старикашка.

— А какие удочки? — спросил Нефедов.

— Бамбуковые, из Москвы. Складные. Шик-модерн!

— Беру! — не удержавшись, взвизгнул Нефедов.

— Пятерка за штуку, — предупредил старик. — И пять штук — махом!

А Нефедов ощупал карман своей клетчатой рубахи на груди и ответил без обиняков и рассуждений:

— Как раз!

Остановились у некрашеных ворот, и за ними тут же орудийным лаем начал исходить невидимый сторожевой пес.

— Кусается?

— А как же! Но ты не бойся, — утешил старик, видя, как топчется покупатель, пока сам он крутит ключ в калитке. — Не бойся, потому что днем пес на цепу.

Пес был великорослый и нервный, перебирал лапами у своей конуры в углу двора, вроде застоявшегося коня. А двор — чистый, с железным гаражом, который уютно обсели голуби, с козлами для пилки дров среди березовых поленьев, лежавших навалом. У крыльца устроился самовар на кирпичной подставке.

— Цыц! — приказал старикашка псу, который все еще гавкал душераздирающе. — А ты не двигайся, сынок. Замри! Оно и перестанет.

Нефедов замер возле самовара, и собака, брякнув цепью, действительно затихла. Он хотел было обтереть платком мокрую шею, но собака, вспрыгнув, сейчас же бахнула. Так и осталась шея невытертой.

Старикашка, скрывшийся в доме, долго не появлялся, и пришлось держать руку с платком на весу. Наконец он вынес на крыльцо удочки. Бамбуковые. Одна лучше другой. Под оглушительный лай пса Нефедов приблизился, с благодарной улыбкой протягивая старикашке двадцать пять рублей.