Он покачал головой и поморщился.

— Ты, наверное, подхватил вирус. Поэтому они посадили тебя на антибиотики.

— Неважно, — сказал он. — Не в этом дело.

— Не в этом? А в чем?

— Вдруг я идиотом останусь?

— Не останешься.

— Откуда ты знаешь?

— Другие же не остаются.

— Ну, это кто как. Мне нужно сказать тебе… вот что. Дай я объясню.

Я поняла, что он хочет наконец-то поговорить, и мне стало страшно.

— Не надо! Я все равно сразу уеду, как только ты встанешь! Не буду ведь я…

Он меня перебил:

— Постой! Ты думаешь, это случайность, что все так вот вышло? Ты же меня вялила, как рыбу! Знаешь, берут рыбеху, продевают нитку ей через глаза и подвешивают на солнце? Но я тебя очень любил. Я тебя и любил, и ненавидел. А ненавидел, потому что ты всегда была сильной, а я всегда был сопляком.

Я стала было подниматься со стула, но ноги так задрожали, что встать не смогла, опустилась обратно.

— Ты все в нашей жизни решала. «Поедем туда? Нет, поедем туда». «Давай купим это? Нет, лучше вот это». Ты очень похожа на свою мать! Такая же властная. — Он начал дрожать. — Но я бы все равно не ушел от тебя, если бы ты не заболела…

— При чем здесь все это?

— Я испугался, что ты умрешь. Ведь они ничего не знают. — Я поняла, что он говорит про врачей. — Они берут какого-то среднего человека, которого никто и в глаза не видел, и строят свои прогнозы. А я испугался, что ты не выкарабкаешься. Каждый раз, когда тебя запихивали в эту трубу на просвечивание, я боялся, что у тебя найдут метастазы. Я все время жил в страхе. Наша жизнь и без того не была слишком радостной, а тут…

— Ты что, обвиняешь меня в том, что я заболела?

— Да не обвиняю я тебя ни в чем! Я пытаюсь тебе объяснить! Я был как какой-то птенец, который не знает, что ему делать со своими крыльями. Они выросли, а он не умеет ими пользоваться. Так и я. Мне жить хотелось, а я разучился это делать. Я только сидел в темноте и дрожал.

— Пока не нашел себе средство от страха?

Он дернулся.

— Я ничего не искал. — Он вдруг схватил меня за руку. — Дай мне попить, язык пересох.

Я дала ему попить.

— Я не прошу у тебя прощения.

— Почему? — от души удивилась я.

— А в этих делах нет виноватых.

Тут я разрыдалась. Он перебирал мои пальцы, как это делал всегда, когда мы, например, смотрели вместе телевизор или шли куда-то, взявшись за руки.

Господи, почему она так ужасно пахнет, эта его голова!

— У тебя есть женщина, — рыдала я, — ну, и к черту! Поправляйся, выходи из больницы и строй свою жизнь, как ты хочешь, а я улетаю! И к черту тебя, слышишь? К черту!

На этом разговор и закончился. Когда я через час собралась уходить, уже покормив его, он сказал:

— Но ты ведь меня не оставишь? Ведь не улетишь ты сейчас, когда я…

Смотрю: он опять весь дрожит.

Любовь фрау Клейст

В воскресенье, после сильного, темного дождя, смывшего снег, который выпал в пятницу ночью, фрау Клейст подошла к окну как раз в ту минуту, когда они садились в машину. Наверное, в гости собрались.

У фрау Клейст звонко дрогнуло сердце: эта красотка была у нее в руках, и в любую минуту можно сделать так, что ничего не останется от ее надменного вида и громкого, пышного смеха, который донесся до слуха фрау Клейст, когда машина уже отъехала, как будто Полина выбросила свой смех из окна, как скомканную фальгу, в которую заворачивают букеты!

Осталось немного: найти подходящий момент и сказать Алексею о найденном бланке. Фрау Клейст удалось все же выяснить, на чем специализируется загадочная лаборатория: в ней проверяют кровь на СПИД. Любой человек может зайти, заплатить пятьдесят евро и узнать свою судьбу.

Так вот оно что, моя прелесть! Как же это ты не уничтожила столь важный документ, а просто засунула в книжку? И вот ты попалась, как бабочка в сетку. Сейчас захрустишь под булавкой: «хррсст-хррсст— хррсст!»

Фрау Клейст была сильно возбуждена. Квартиранты уехали на весь вечер. Детей увезли, значит, это надолго. Она почувствовала, что не в состоянии сидеть дома и ждать. Сейчас только восемь. Фрау Клейст взяла зонтик, надела пальто и вышла на улицу.

В маленьком угловом кафе, в которое она изредка заходила выпить кофе и съесть пирожное, собирались обычно одни и те же люди. Любое новое лицо обращало на себя внимание. Сейчас этим новым лицом был очень высокий и очень худой, аккуратно одетый человек, сильно напоминающий умного старого кота. Красновато-рыжие усы у него были яркими, светло-позолоченными на кончиках.