Шрифт:
Судья сказал старику:
— Ну что ж! Не оправдаешься — в тюрьму попадешь! Если жена не права, скажи. И свою правоту докажи!
Потупил было взор старик, да к смирению, видно, он не привык. Вот он засучил рукава и ринулся в бой, сказав такие слова:
Послушай рассказ удивительный мой — И ты посмеешься, поплачешь со мной. В натуре моей и черты нет плохой, Зато добродетелей в ней — целый рой! Мой род — гассаниды [66] — прославлен судьбой, А славный Серудж — это край мой родной. Богатство мое — не мешок золотой, А звонкие рифмы, что льются рекой. Я в бездну наук погружен с головой, Такая работа — не хуже другой. И, словно ныряльщик в пучине морской, Ловлю я жемчужины в речи людской. Я рву красноречия плод наливной (Другие — лишь хворост ломают сухой). И слов серебро под искусной рукой Горит, словно солнечный луч золотой. Когда-то талант сочинительский мой Вознес меня так высоко над толпой: Подарки текли изобильной струей, Я дар отвергал, если он небольшой. Сегодня талант уж не ценится мой: На рынке поэзии полный застой, А слава певца — это звук лишь пустой — Никто не желает и знаться с тобой! Теперь от поэта бездельник любой, Как будто от падали смрадной, гнилой, Лицо отвращает, идет стороной. Смутился мой ум от напасти такой — Окутала ночь меня тьмою густой. Теперь во мне нет уже силы былой — Тоска и заботы владеют душой, И тело истерзано злой нищетой. Печальный, бреду я постыдной стезей — Ведь я обездолен неправой судьбой. И все, до последней подстилки худой, Я продал — и сплю, укрываясь полой. Долги мою шею стянули петлей — Не вырваться мне из петли роковой. Измучил однажды нас голод лихой: Пять дней — и ни крошки во рту ни одной! Тогда подсказал мне желудок пустой: «Приданое — где еще выход иной?» Но сердце так мучилось горькой виной, Глаза увлажнялись горючей слезой. Я все продавал по согласью с женой, Чтоб гнев не гремел над моей головой. Она же — ты видишь — грозит мне войной, Как будто поверила мысли пустой, Что долг мой — нанизывать жемчуг простой. Иль думает, что пред отцом и родней Бахвалился слов я обманной игрой? Аллахом клянусь я и Каабой святой, Куда караваны стремятся чредой: Обман мне противен, натуре прямой, С женою лукавить — обычай не мой! Перо неразлучно с моею рукой, Я с детства не ведал работы иной. Перо и бумага дружили со мной. Не бисер низал я, не жемчуг морской — Я рифмой вязал стих звенящий, тугой. Я хлеб добывал не работой ручной, А мыслью, ума преискусной игрой. Правдиво я все изложил пред тобой — Суди, как подскажет твой разум благой.66
Гассаниды — южноарабское племя, к которому принадлежала одна из доисламских царских династий (см. примеч. 20 к макаме 2).
Старик, опустив лукавый взор, вывел в стихах последний узор. Тут судья обратился к его жене:
— Знай, твой супруг тронул сердце мне! В наши дни пресеклось племя честных и добрых, но плодится семья людей подлых и злобных. Твоего же супруга нельзя укорять: он, я считаю, лучшим под стать. Ведь честно сказал он, что задолжал, что не жемчуг, а слов череду он низал и что голод кости его глодал. Повинную голову меч не сечет, загнать в тюрьму бедняка не расчет. Скрывающий бедность — благочестив, терпеливый — у бога в чести. Ступай домой и вину прости владельцу твоей невинности. Не горячись, побольше молчи и воле Аллаха себя поручи.
Потом судья отделил часть добра и сказал, подавая им горсть серебра:
— Да будет сей дар для вас утешением, вашей засухи живительным орошением. Стойко терпите невзгоды судьбы — и Аллах одарит вас, может быть.
Встали супруги, простились с судьей. И сразу повеселел наш герой, как пленник, расставшийся с кандалами, иль нищий, нашедший кошель с деньгами.
Продолжил рассказчик:
— Я Абу Зейда тотчас же узнал, когда он пред очи судьи предстал, словно солнце сквозь тучи всем заблистал. И пока они препирались с женой, я был занят мыслью такой: «Рассказать ли судье о талантах старца? Да… но вполне ведь может статься, что кади, увидев лжи позолоту, к щедрости потеряет охоту». Я сомневался и потому промолчал. Но все, что услышал, записал — на скрижалях своей души. Так пишет ангел людские грехи. Но сказал я судье, когда Абу Зейд ушел:
— Вот если бы кто вслед за ним пошел… Мы узнали бы, что он сейчас замышляет и в какую оправу свой жемчуг вставляет.
Кади тотчас послал писца, тайных сведений опытного ловца. И вскоре вернулся писец, хохоча, как камень, летящий с горы, грохоча.
— Что с тобою? — спросил судья.
Он в ответ:
— Ну и чудо же видел я! И слова какие смешные слышал!
— А что?
— Да старик за порог только вышел, мигом бросился во всю прыть да как начал в ладоши бить! А потом пустился плясать и во все горло распевать:
Заведи в дому гиену — Зла дождешься непременно! Ох, сидеть бы мне в темнице — Да помог судья почтенный!Тут лицо у кади повеселело, вся важность с него слетела. Он залился таким раскатистым смехом, что судейский колпак ему на ухо съехал. Когда же степенность вернулась к кади, сказал он:
— Простите меня, бога ради! О Аллах, ты рабов своих хранишь, благочестивым близость сулишь, приблизь и учтивых к награде заветной: сделай для них тюрьму запретной!
Потом приказал:
— Вернуть старика сюда!
Писец побежал — но не нашел его и следа. Тогда молвил судья:
— Если б старик ко мне явился, за ним бы тюремный замок не закрылся. Я наградил бы его вдвойне — очень уж он полюбился мне!
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Когда я увидел, что к Абу Зейду судья расположен, что новый дар ему был бы возможен, я раскаялся, как Фараздак [67] , Навары злосчастный друг, или Кусаий [68] , со злости сломавший свой лук.
67
Аль-Фараздак (641—732) — арабский поэт. Постоянно ссорился со своей женой ан-Наварой, но, разведясь с ней, очень об этом сожалел.
68
Пастух аль-Кусаий сделал лук и пошел ночью охотиться на диких ослов. Пустив пять стрел, он решил, что не попал в ослов так как стрелы выбивали искры в скалах. Раздраженный аль-Кусаий сломал лук, а утром увидел, что ослы убиты, насквозь пронзенные стрелами.
Перевод В. Борисова
Рахбийская макама
(десятая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Пристрастие к путешествиям повлекло меня за собой, и я оседлал верблюдицу, собираясь поспорить с судьбой, решимости меч не мешкая обнажил и в дорогу далекую поспешил. В Рахбе сирийской [69] я бросил свои якоря, за надежный приют Аллаха благодаря. И когда, отдохнув, я вышел из бани с чисто выбритой головой, я был остановлен пестрой и шумной толпой. Вижу — мальчик в толпе, красивый и стройный, как тополь, и какой-то старик за рукав его тянет, издавая громкие вопли: дескать, сына его этот мальчик убил! А мальчик клянется изо всех своих сил, что напрасны вовсе его обвинения и ужасны и злостны его подозрения.
69
Рахба — город в верховьях Евфрата.
Спор разгорался, искры летели, ни на чем сойтись они не хотели. Наконец решили: пусть рассудит их дело вали [70] . А за этим вали дурные склонности знали: в пристрастии к мальчикам подозревали. Спорщики бросились к дому вали быстрее, чем ас-Сулейк-скороход [71] , и старик перед вали повторил свои жалобы, надеясь на удачный исход. Но локоны мальчика успели вали пленить, унести его ум и сердце его покорить, и вали велел ему говорить.
70
Вали — лицо, осуществляющее светскую власть в городе или провинции.
71
Ас-Сулейк ибн Салака ат-Темими славился в доисламскую эпоху как скороход и лучший знаток всех дорог в Аравии. Его имя вошло в пословицу.