Цветка в волосах у нее уже не было. Скорее всего, Эльм сорвал его в припадке ярости. Я встал на ноги, придерживаясь стены и не находя сил на злость. Меня мутило. Голова кружилась. Запахи с кухни казались омерзительными.

– Дай мне руку, Эд, – попросила Лайла.

Стоило больших трудов пройти несколько шагов к ней. Я с тоской понял, что не дойду до фермы в таком состоянии.

– Я люблю вас, госпожа Лайла, – вырвалось у меня.

– Не представляешь, как часто я это слышу, – фыркнула девушка, хотя мои слова ее тронули. – Дай мне руку, Эд. Ты не сможешь идти. Отдохнешь у меня в комнате.

Я не мог поверить своему счастью. Она приглашала меня к себе в комнату.

– Я не ребенок, госпожа…

– Перестань, Эд, не называй меня так, – тихо и тепло сказала она. – Просто Лайла, хорошо?

Она взяла меня за руку и повела внутрь. Слепая – зрячего.

– Ложись…

В ее комнате было чисто и опрятно. И пусто. Кровать, очень большая кровать, скромная вешалка, массивный сундук. Смятые Солнечные Глазки валялись на полу.

– А вы, госпожа…

– Хватит Эд, госпожавкать! Я думаю, мастер Райдэлан найдет мне угол. Отдыхай. Тебе что-нибудь нужно?

Из разбитого носа лилась кровь. Я запрокинул голову, всхлипывая, и неловко присел на краешек кровати.

– Воды бы, а то я все здесь испачкаю.

– Эх, горе-ухажер, – улыбнулась Лайла и вышла, придерживаясь правой рукой за стену.

Тьма ушла из нее вместе с поверженным Эльмом.

Лайла вернулась вместе со служанкой, которая, причитая и понося силача грязными словами, омыла мое лицо теплой водой. А потом, увы, я просто уснул, провалившись в болезненную дрему. Я даже не попрощался со сказительницей. Не сказал ей, что ничего не требую. Просто пусть она поет дальше, а я буду слушать где-нибудь в зале.

Я ничего не сказал.

Наутро пришел второй вышибала Райдэлана, Ноулз. Здоровый и косматый, как медведь, он остановился на пороге и пробубнил:

– Ну что, боец, готов к походу? Буря улеглась, но хозяин велел тебя проводить, куда тебе надо. Впрочем, я вижу, этот ублюдок тебя знатно отделал, ты и по хорошей погоде один не доберешься.

Я понял, что слухи о моем избиении разлетелись по всей таверне.

– Эльму хорошо досталось, если хочешь знать, – сказал Ноулз. Он был бородат, а глаза его запали так глубоко, что казалось, будто он красит веки тенями. – Этот психованный кретин, правда, заслуживает большей взбучки, но в метель даже путевой столб радость, верно, да?

Он с неуклюжей заботой помог мне одеться.

– Гнать его надо отсюда. Никогда не прощу, как он Святу руки поломал. Свят хороший парень был, не то что этот… – пробурчал он. – Ну, боец, идем?

Я кивнул. Все тело болело. Хотелось опять лечь, залезть под одеяло и спать, пока все не вернется к тому, что было вчера утром, когда я был бодр и полон сил. При дыхании болели ребра, голова все еще кружилась.

– Давай, обопрись на меня, что ли…

Мы вышли в коридор, медленно прошли до общего зала. И там столкнулись с Эльмом.

– Шестьдесят монет, собачий сын, – с ходу сказал тот.

– В сторону отойди, а то, клянусь Темнобогом, я сдерживаться не стану, – заворчал Ноулз.

– Не с тобой говорю! – Эльм посмотрел на меня. – Я погорячился, но и ты неправ. Твой долг шестьдесят монет.

– Но я же отдал тебе пять… – просипел я, с ненавистью глядя в его близкопосаженные поросячьи глаза.

– И должен еще шестьдесят.

– Ты чего, еще и деньги вымогаешь, что ли? – начал звереть Ноулз.

– Отнюдь, он может не отдавать. Верно ведь, собачий сын? Можешь же отказаться от долга, так? – прищурился Эльм. – Так скажи мне: все, старина Эльм, не должен я тебе ничего. А?

Компас, проклятый компас, проклятый Одноглазый, проклятые ледовые гончие! Несчастный Фарри…

– Я… отдам…

– Вот и все, видишь. – Силач посмотрел на бородатого напарника. – Никакого вымогательства.

По моим расчетам выходило, что мы должны не больше тридцати монет. На душе стало тоскливо. Но спорить с Эльмом… К концу зимы нам с Фарри удастся заработать шестьдесят монет, если мы не будем покупать ничего лишнего (хотя одежда стоит денег…). Главное, чтобы циркач не увеличил сумму еще раз.

– Удачи тебе, Эд ан Бауди, – улыбнулся мне Эльм. – Заходи еще.

Когда меня, избитого, едва передвигающего ноги, приволок на ферму мрачный Ноулз – первой, кого я увидел, была Шэлли. Так случилось, что в тот день старик Раск ушел в город вместе с Фарри, и девушка осталась в теплицах за главную.

Неуклюжий бородач в дом не пошел и, кивнув мне на прощание, исчез в поднявшемся кружеве мелкого снега.