– Вот письмо, – сказал Кешка, не слезая с подоконника. – Будете читать?

– Да ты заходи, раз пришел, садись, – человек махнул рукой, указывая на стул, стоящий у стены. – Чего уж там на окне-то стоять. И письмо давай.

И Павел Петрович, и подошедший чуть позже Игорь Владимирович в прошлом были кадровыми военными, т.е. людьми, в общем-то привыкшими ко всему. Да и теперешняя их деятельность к особой чувствительности не располагала. История, которую вполне гладко рассказал натренировавшийся Кешка, их удивила, но никаких ахов и охов, разумеется, не было. На быстрые перекрестные вопросы Кешка отвечал с трудом, а иногда и вовсе упрямо мотал головой, явно не уловив суть. Именно здесь военные поняли, что означает фраза «говорит с трудом» из письма Корейца. Все физические возможности Кешки, проистекающие из лесной биографии и последующего обучения у Виталия, офицеры легко могли просчитать сами, исходя из методики появления Кешки в кабинете и не прибегая ни к каким дополнительным проверкам. Оставалось принять решение.

Пробежавшись пальцами по клавишам телефона, Павел Петрович покашлял в трубку и негромко сказал:

– Ринат? Сейчас к тебе паренек подойдет, Кешей звать. Ты его покорми получше и так… пообщайтесь пока. Я тебе перезвоню. Понял? Хорошо, – Павел Петрович обернулся к Кешке. – Ты, Тарзан, сейчас спустись на первый этаж, там тебя Ринат встретит, отведет поесть… А мы тут пока посоветуемся… Только не убегай никуда, по деревьям не прыгай и по крышам не ходи. А то у нас тут люди вооруженные, служивые – всякое может быть. Понял?

– Понял, – кивнул Кешка. Есть он не хотел совершенно, но когда предлагали – никогда не отказывался. К тому же, как большинство хищников, Кешка умел есть впрок.

Оставшись наедине с другом, Павел Петрович помотал головой и сильно потер лицо жесткими ладонями.

– Ну, что скажешь, Игорь? Удружил Кореец, нечего сказать. Кадра прислал – закачаешься. С каких это пор его на благотворительность потянуло? Стареет, что ли?

– Не благотворительность, философия, – Павел Петрович и Игорь Владимирович были похожи, словно родственники, но второй выглядел помоложе и как-то посуше первого. – Кореец – сенсэй, учил этого мальчика, теперь хочет его от чего-то спасти, пристроить.

– А мы-то тут причем?

– Ну, если бы не его речь и возраст, ты же сам понимаешь – материал-то…

– Если бы, да кабы, выросли во рту грибы… Он говорит, что ему шестнадцать – явно врет, четырнадцать от силы. Просто рост, широкий костяк, да еще жизнь на природе… Но ведь он же слабоумный, что бы там Кореец не писал… Так я говорю? Никаких команд, никакой дисциплины. А что нам без этого? У нас же не детский дом и даже не Макаренковская колония…

– Без этого нам ничего, – с усмешкой подтвердил Игорь Владимирович. – Ты кого в чем убеждаешь, Павел? Меня? Или себя?

– Наверное, себя, – устало вздохнул Павел Петрович. – Нам ни по каким параметрам не нужен этот пацан, но я… что-то мне мешает просто послать его по адресу…

– Если не обидишься, я тебе скажу, что это, – не гася усмешку, но как-то модулируя ее в сторону большей проникновенности, предложил Игорь Владимирович. – Все дело в том, что ты, Паша, в сущности, очень добрый человек. Почти никто об этом не догадывается, да ты и сам почти об этом забыл. В том мире, в котором мы с тобой живем, доброта не рациональна и не слишком-то востребована. Но как только на наших весьма рациональных и жестоких горизонтах появляется что-нибудь такое… требующее защиты и покровительства, так у тебя тут же ретивое и взыгрывает. К твоему собственному удивлению… Помнишь того щенка, которого ты в Афгане в разрушенном кишлаке подобрал и двое суток с собой таскал, повязку ему менял, через тростинку кормил. У тебя еще потом все обмундирование мочой воняло, словно от переживаний недержание открылось… Я еще тогда понял…

– Может, ты и прав, – Павел Петрович глядел куда-то под стол, словно там скрывалось что-то необычайно интересное. – Но я думаю иначе. Знаешь, Игорь, у меня в школе друг был, Валька, мы с ним с первого класса – не разлей вода. Я его всегда защищал, а он мне списывать давал. Я ведь уже тогда хотел военным быть, а он этим… зоологию изучать, жуков там всяких в коробочке носил, воронят подбирал. Нас даже дразнили – Два капитана, помнишь, роман такой… Там правда, по-другому, но Валька-зоолог тоже был. Так вот, все у нас получилось, как мы хотели, я – военный, а Валька в каком-то там институте тлей изучает. Крупный специалист, с мировым именем, жена, двое детей, теща, триста рублей зарплата… Не знаю, не понимаю, и не пойму никогда… Но люблю его, черта, и все тут… Может, не его, может, воспоминания из детства, не знаю… Так вот этот Валька с высоты своей образованности мне как-то и рассказал. Если на всю человеческую суету с ихней, зоологической стороны посмотреть, то получается такая штука. Плавает где-то в океане такая хреновина – как звать, забыл, да и не в этом суть, – и состоит она из многих как бы отдельных хреновинок. И они, хреновинки эти, вроде бы и самостоятельные, а вроде бы и часть этой большой. И есть такие, которые приспособлены для питания, есть такие, чтобы ресничками махать и плыть, есть, чтобы к камням или там водорослям прикрепляться. Для размножения, конечно, имеются, а имеются и с оружием, жгучие такие, вроде как у крапивы, чтобы, если кто на хреновину нападет, обороняться. Так вот, Валька мне и залепил, что человечеству, чтобы выжить, да еще и развиваться, пришлось стать чем-то вроде этой хреновины. Потому что если человек озабочен все время, как кобель, или, наоборот, с автоматом спит, так он уже книжки писать не будет, и тлей изучать, и Давидов там всяких лепить – тоже. И вот, значит, выделило человечество таких хреновин с дубинками, или там с автоматами – это мы с тобой, Игорь, и вся наша с тобой жизнь – чтобы они человеческую агрессивность в себе аккумулировали и друг на друге разряжали. Вроде как у оленей потребность рогами друг друга по весне колошматить, так и у нас. Только олени-то друг друга нипочем не убьют, а у нас, как камень в руки взяли, так и поломалось все. Голыми-то руками обычный человек, сам понимаешь, тоже никого не убьет. Так, синяки, шишки, вывихи…Вот мы и бегаем, разряжаемся. А остальные тем временем развиваются , книги пишут, науку делают. А нам, само собой, и не положено. Так, помаленьку, чтоб только прожить можно было… А доброта там или еще что – так это и вообще, на зоологический взгляд, излишество…

– Эк тебя твой Валька подковал-то! Ну да ладно. Мне с такой ученостью и спорить-то страшно. Я тебя, философ ты наш Павел, как нормальная, полноценная хреновинка с автоматом спрашиваю: Что мы с пацаном-то делать будем? Годится он нам на что или не годится?

– Да не годится, конечно! – с сердцем воскликнул Павел Петрович и прихлопнул по столу тяжелой ладонью.

– Ну вот так и понятно, – вздохнул Игорь Владимирович. – Так зови его сюда, как поест, и постарайся объяснить, чтоб он понял, и Корейцу при случае передал. Сам понимаешь, с Виталием нам ссориться совершенно не след…А то развели, понимаешь, философию…

Несмотря на всю философию, а еще точнее, вопреки ей, Павел Петрович был прав – Кешка не годился. Потому что на месте бывшей военной части в глубине карельских лесов отставные военные производили очень специфическую, но тем не менее имеющую устойчивый спрос продукцию. Продукция эта, как и всякий уважающий себя секретный продукт, имела условное наименование «шарашки». За 4 года работы контора Павла Петровича произвела и удачно трудоустроила одиннадцать «шарашек». Рекламаций не было. Заказы имелись до 2005 года. Кое-какие даже с предоплатой в твердой валюте. Так что безработица и инфляция коллективу не грозила. Можно было позволить себе и пофилософствовать. Иногда, в свободное от основной работы время.