– Ты опять ругался с Гуттиэре? – спросил Кешка, останавливаясь возле него.

Федя вздрогнул и дико взглянул на Кешку, как будто совершенно не рассчитывал его здесь увидеть. Потом с силой прикрыл глаза и снова распахнул их, как бы ожидая, что Кешка исчезнет. Кешка не исчез.

Тогда Федя с отвращением выплюнул папиросу и заплакал. Кешку затрясло. По Фединым щекам катились мутные слезы, длинные мокрые ресницы слиплись в стожки по несколько штук и отбрасывали на подглазья коричневые тени.

– Что?! – беззвучно спросил Кешка.

– Ира умерла, – тихо и печально сказал Федя, не переставая плакать. – В больнице. Позавчера.

Кешка опустил голову и сковырнул ногтем прилепленную на подоконник бледно-зеленую жвачку.

– Почему ты не спрашиваешь: «Отчего? Как это случилось?» – поинтересовался Федя через несколько минут молчания. – В таких случаях всегда так спрашивают.

– Я знаю, – спокойно ответил Кешка. – Мне не надо спрашивать.

Лицо Кешки не изменилось, но Федя вдруг со страхом заметил, как проминается под его пальцами старая и трухлявая доска подоконника, в которую он вцепился во время разговора.

– Что же ты знаешь? – горько спросил он. – Что ты можешь знать?

– Она не хотела жить. Хотела хотеть, но не могла. Таким, как она, нужно держаться, опираться на что-нибудь. Как цветок вьюнок, знаешь? – Федя кивнул, соглашаясь. – Ты – слишком слабый. Ты не мог держать ее.

– Ты думаешь, я виноват? Ты же ничего не знаешь… – по мнению Кешки, Федя должен был бы выкрикнуть эти слова, может быть, даже попробовать дать Кешке в морду, но Федя произнес их едва слышно.

– Дерево не виновато, что не может бежать, – подумав, сказал Кешка. – Олень не виноват, что у него нет хвоста, чтобы махать мух.

– Наверное, ты бы мог помочь ей, – задумчиво сказал Федя. – Если бы ты был постарше и появился раньше…

– Не знаю, – Кешка, словно гадкое насекомое, придавил каблуком жвачку и, не говоря больше ни слова, сбежал вниз по лестнице.

Федя смотрел ему вслед полными слез глазами.

Несколько дней Алекс ждал, что Кешка заговорит с ним о смерти Гуттиэре. Кешка видел это ожидание также ясно, как другие люди видят спелое яблоко, лежащее на столе. И молчал. В конце концов, Алекс заговорил сам.

– Ты знаешь, что Гуттиэре умерла?

– Да.

– Ты не хочешь что-нибудь спросить или сказать мне?

– Нет.

Алекс тревожно моргнул и потер отчего-то вспотевший невысокий лоб.

– Что у тебя, черт возьми, там делается? Внутри? – для вечно спокойного Алекса тон был почти истеричным.

– У меня внутри – зима, – поежившись, негромко ответил Кешка.

– С этим надо разобраться. В конце концов… – пробормотал Алекс себе под нос. Кешка по-прежнему не выказывал никакого желания продолжить разговор.

И дом, и квартира выглядели вполне обычными. Пахло страхом, но Кешка уже привык к этому запаху, который почти повсюду сопровождал Алекса, и не обращал на него особенного внимания. В человеке, сидевшем на стуле посреди комнаты, было что-то странное, и Кешка, занятый разглядыванием обстановки и незнакомых ему предметов, не сразу понял – что именно. Так сложилось – вещи, окружавшие людей из мира Алекса, часто казались Кешке интереснее самих людей. Он не понимал – почему так, и многие свои интересы воспринимал как нечто объективное, идущее извне. Как погоду или тепло и холод.

На стенах квартиры висели картины (к ним Кешка уже привык и воспринимал, как остановленные кадры из телевизора) и еще жутковатые, но вместе с тем в чем-то привлекательные глиняные и деревянные маски, корчившие самые невероятные рожи. Все они каким-то странным образом напоминали хозяина квартиры. Кешка внутренне рассмеялся этому факту, поднялся до почти граничного для его мозга обобщения о том, что все вещи в чем-то похожи на своих хозяев, и наконец осознал странность позы и положения человека на стуле. Руки хозяина квартиры были связаны сзади и примотаны к стулу.

Кешка вздрогнул, не меняя позы и не поворачивая головы, осознал внимательный, направленный на него взгляд Алекса, и как-то разом понял: сейчас все кончится. Что кончится и чем именно – неизвестно, но само ощущение конца было необыкновенно четким и ясным. Таким ощущениям Кешка доверял сразу и безоговорочно. В лесу они были абсолютным и незаменимым условием выживания. Звери в своих поступках в основном руководствуются чем-то подобным. Люди, уверовав в силу аналитического разума, почти утратили способность пользоваться этим сохранившимся атавистическим механизмом. Кешка все еще оставался не совсем человеком.