А теперь коснемся метафизического воровства. Загадочного воровства без практических целей.

Один мой приятель забрался в агитпункт, украл избирательную урну. Громадный фанерный ящик с узкой щелью. Поставил его дома и успокоился.

Другой украл огнетушитель.

Третий — нотный пюпитр из клуба.

Четвертый приволок домой афишную тумбу.

Чем они руководствовались? Какие цели преследовали?

Такая кража сродни мелкому хулиганству. Лишь бы навредить, причинить ущерб. Человек неосознанно мстит государству за позорные условия жизни. Пытается компенсировать этим свои многочисленные обиды…

Возможно, тут проявляется неосознанный антисоветизм. Возможно, это своеобразная форма протеста.

Но самое поразительное вот что. Мелкое, будничное государственное хищение советскую власть почти не раздражает. Более того, почти устраивает. Посудите сами. Нищета и вечный дефицит порождают мелкое хищение. Мелкое хищение порождает тотальное чувство вины. А виноватый человек более послушен. Виноватым человеком легче управлять…

Говорят, путешествующего историка Карамзина спросили в Европе:

— Одним словом — что делается в России?

— Одним словом? — задумался Карамзин. — Одним словом — воруют!..

С тех пор мало что изменилось. А если изменилось, то к худшему.

Американская преступность — тема бесчисленных газетных статей. Как в американской, так и в советской прессе.

Грабежи, убийства, изнасилования — все это, конечно, страшные преступления. Это есть в Америке, есть и в СССР..

Но сейчас я говорю о другом. О преступлениях, которых советские люди даже не замечают. Которые стали обыденными и привычными. О преступлениях, которые в глазах рядового советского человека таковыми не являются.

Разве хамство не преступление?

Кому что нравится. Лично я предпочитаю быть раз в жизни ограбленным, чем ежеминутно униженным.

Вспомните угрюмые лица советских работников прилавка. Мрачные физиономии почтовых служащих. Нотки постоянного раздражения в голосе бесчисленных администраторов.

Любой клиент советского чиновника — его заведомый враг и мучитель.

Мало этого. Случается, что хамство приобретает узаконенную форму директивы. В жизни я читал немало поразивших меня объявлений. Но особенно запомнились три.

Первое я увидел на стене ленинградского гастронома. Оно гласило: «ВИНОВНЫЕ БУДУТ НАКАЗАНЫ!»

И больше — ни слова. Угроза, зловеще обращенная в пространство.

(Кстати. В этом же гастрономе моему приятелю довелось увидеть записку, лежавшую на крышке цинкового бака: «Зина, сметану не разбавляй. Я уже разбавила».)

Второе поразившее меня объявление украшало кабинет начальника милиции города Зеленогорска. Оно звучало так:

Ужасом безнадежности веяло от этого настоятельного требования.

Но самым удивительным было третье объявление. Я заметил его в приемной сельской больницы. В нем было одно-единственное слово:

И три восклицательных знака…

Если пролететь на самолете над Уралом, то откроется довольно мрачная картина. Вы увидите бесконечные лагерные заборы. (Вот бы начать с этих кадров правдивый фильм о России! Под звуки: «Широка страна моя родная…»)

Если присмотреться, можно различить дощатые и фанерные вышки. Их великое множество, тысячи шатких, убогих построек. Снаружи прожектор, внутри телефон. А рядом с телефоном — неуклюжий человек в полушубке. Примерзший к автомату часовой…

Можно называть его «вертухаем». Можно называть его — «цириком», «породой», «кирпичом». Можно глумиться, блеять, скрежетать. Можно все.

И все-таки не забывайте — кто он.

Я вам напомню. Это вы и я. Это ваш сын и брат.

Это то, что было раньше великим народом.

Как-то беседовал я с приятелем. Приятель выпил, закусил и говорит:

Все это мой приятель говорил абсолютно серьезно. И я задумался…

Есть в Ленинграде писатель Воскобойников. Общительный, способный, добродушный человек. Как выяснилось — давний осведомитель ГБ. Взял и посадил своего друга Михаила Хейфеца. А ведь дружили. И до утра беседовали. И последними рубахами торжественно обменивались…