Шрифт:
– Ты слишком чувствителен, Снафлз, – сказала женщина. – Надеюсь, это пройдет со временем.
Подул ветер. Стоявшие у дороги здания изогнулись и тоже стали что-то нашептывать. В синих потоках воздуха, словно рой чудовищных насекомых, закружились куски гранита, мрамора, сланца, известняка. Вокруг, у земли, заплясали языки пламени.
Вскоре дорога раздвоилась. Женщина и ребенок остановились. Неожиданно, чуть вдали, у обочины одной из дорог, они увидели выстроившиеся в ряд человеческие фигуры. По виду это были мужчины: все в шляпах с перьями и плащах. Столь же внезапно путники увидели невесть откуда взявшуюся карету, в окне которой мелькнуло миловидное лицо дамы. Когда карета поравнялась с людьми в плащах, те, как один, сняли шляпы и отвесили глубокий поклон, коснувшись плюмажами земли и выставив кончики упрятанных под плащами ножен с оружием.
Женщина окликнула незнакомцев и потянула к ним мальчика, но те пропали, словно растаяв в воздухе, а на их месте поднялись пальмы, которые, склонив друг к другу вершины и переплетясь меж собою листьями, казалось, собрались закружиться в любовном танце. Женщине вдруг почудилось, что за пальмами она видит площадь, а на ней – своего отца, но, когда вместе с сыном подошла ближе, то увидала только статую. Невдалеке от статуи бил фонтан, а за его многоцветными струями женщина разглядела лица своих друзей, с которыми коротала время в далеком детстве. Внезапно женщина услышала чей-то голос, раздавшийся у самого ее уха: «Ты прославишь Арматьюс, Дафниш». Она вздрогнула, обошла фонтан, но вместо своих друзей увидела четырех птиц, важно вышагивавших на перепончатых лапах в полосе света. Неожиданно раздалось пение. Пели хором на незнакомом женщине языке, но она почувствовала, что песня о печали и радости, о любви и смерти. Когда песня кончилась, раздался жалобный стон, а за ним звон колокольчиков, который сменили нежные звуки арфы. Затем послышался хохот.
– Как во сне, – сказал мальчик. – Мне нравится, мама.
– Наваждение, – прошептала женщина. – Мы в ловушке.
Внезапно стоявшие у дорогие строения изменили свои очертания и на какой-то миг превратились в сооружения, в которых женщина признала постройки из своего времени.
– Если здесь отсутствует время, то не должно существовать и пространства, – вновь прошептала она. – Все, что мы видим, иллюзия.
Взглянув на сына, женщина предложила:
– Нам лучше вернуться в машину, Снафлз.
Снова раздалось пение, но на этот раз на понятном путникам языке. Пел молодой мужчина.
Десятъ раз появлялись в небе армады машин,Раскрашивая высь искристыми струями.Но только твой чистый голос,Исполненный сладостного смятения,Перекрывал рев моторов.Вспомни, Налорна, вспомни ту ночь.Мужской голос сменился голосом пожилой женщины:
Как бы я хотела снова испытать тот восторг,Когда доблестные герои преклоняли предо мною колениИ называли меня красавицей.Обернитесь, грезы, явью, и я назову себя трижды благословенной.О, Бессмертные Владыки, подарите и мне бессмертие.Я – Налорна, которую любили отпрыски небесных богов.Песню продолжил старческий мужской голос:
О, Налорна, как много тех, кто любил тебя,Уже нашли свою смерть,Уподобившись птицам, падающим от выстрела.Сначала они поднимались в небо,А потом падали вниз, распластав руки,Сквозь небесный огонь, омывавший их бездыханные тела.Вспомни, Налорна, вспомни ту ночь.Затем снова раздался молодой мужской голос:
Десятъ раз, о, Налорна, пролетал в небесах тот флот,Десятъ рук салютовали тебе,Десятъ губ целовали десять гирлянд,Десятъ трепетных вздохов опускались к тебе.Ты же, преисполненная гордыни,Вскинула руки и указала на юг.Вспомни, Налорна, вспомни ту ночь.Слушая песню, женщина старалась осмыслить ее слова, чтобы получить хоть какую-то информацию, но невидимые певцы снова перешли на незнакомый язык.
– Мама, – подал голос ребенок, озираясь по сторонам, – в песне говорится о большом воздушном сражении. Может, в этой битве погибли люди этого города?
– …без которого третий уровень бесполезен, – безапелляционно присовокупил чей-то голос.
Энергично встряхнув головой, словно желая отрешиться от наваждения и обрести ясность мысли, женщина, немного помедлив, ответила:
– Скорее, обитатели этого города сами себя обрекли на гибель, потакая своим порокам и непомерным желаниям. Все говорит об этом. В их гибели еще виновна сентиментальность. Песня – ее наследие, сродни звукозаписям, книгам, картинам – тому, что прежде называли «искусством».
– Но и у нас дома существует искусство.
– Очищенное, в прикладном виде. В Арматьюсе превосходные конструктора, строители, планировщики, а здесь мы видим только разгул фантазии, да еще нелепой и бесполезной.
– Ты не находишь в этом ничего привлекательного?
– Конечно, нет! Я уже давно избавилась от чувствительности. Да и потом, что здесь может привлечь? Не вызывает сомнений: жители этого города постепенно теряли разум, и теперь город напоминает об их судьбе. В каждом окружающем нас видении ощущается смерть. Этот город светится, как гнойник, а разве гниль привлекательна? Существование этого места перечеркивает весь наш труд, наши лишения, всю тысячелетнюю историю благородного Арматьюса.
– Выходит, я зря любовался этими чудесами?
– Тебе это простительно. Детей привлекает все необычное. Кто, кроме них, станет слушать часами скучные россказни выживших из ума стариков? Но если ты собираешься получить статус взрослого, то должен научиться смотреть на мир здраво. То, что ты сейчас видишь вокруг, – следы извращений и патологии, не раз ставивших человечество на грань вымирания.