— Шатенка, — сказала она, присаживаясь рядом с Алешей. — Ты бы ее навестил. Не чужой, поди.

— Не пустят. Ты ей кто, спросят.

— Как кто? — санитарка даже руками всплеснула, они, как воробышки, выпорхнули из ватных, обшитых аккуратными заплаточками рукавов. — Ты ей спаситель. Дождись дня и ступай. И не геройствуй. Спасенный — что крестник. И спасителя не увидеть — вроде как остаться сиротой.

«Я ей никто. Чего это я к ней пойду? — подумал Алеша, выйдя на воздух. — Живая, и ладно. Оклемается».

Он погулял по городу, не зная, куда себя деть. И все думал: «Шатенка. Это что же, темно-русая, что ли?» Постоял у кинотеатра — рано было. Пошел в баню. Упросил очистить ему одежду и выгладить. Пока чистили, пока гладили, он поддавал жару в парной и гоготал вместе с ранними стариками, которые любят, когда в бане еще не мокро, пар сухой, жесткий и пахнет дымом.

— Эх, хорошо! Дюжий пар. Терапия… — кряхтели всезнающие старики.

За стирку и за глажение Алеша заплатил сверх тарифа рубль. Вышел на улицу щедрый и прибранный, как жених. К кинотеатру пошел. Постоял среди ребятишек, толпившихся возле кассы, поразглядывал рекламные фотокарточки. Девушка, наверное героиня, смеялась, запрокинув голову. Светлые волосы, губы змейкой напомнили ему Зинку — «Танцевать люблю до смерти. Все танцевала бы и танцевала…».

В третьем классе учительница задала написать сочинение — «Кого мы любим». Все написали: маму, папу, любимую Родину. Зинка написала: «Я люблю Алешу».

«И больше никого?» — смеясь спросила учительница.

Зинка ответила:

«Так остальных же само собой…»

Алеша сказал вслух:

— Дура. Вот дура-то…

Маленькие девчонки с косичками сунулись к фотовитрине посмотреть, кого это он обозвал таким образом. Алеша поскреб одной из них тугие волосы на макушке пальцем и пошел в гастроном напротив. Купил напиток «Байкал», шоколадных конфет «Элегия», связку баранок и два пирожных.

В больнице ему дали халат, и другая уже санитарка, тоже старая, провела в палату. Она впустила его и прикрыла дверь — сама не пошла.

Алеша огляделся. На одной кровати лежала женщина лет тридцати, спала. Другая кровать белела глаженой пустотой. На третьей, возле окна, лежала девчонка, таращила на Алешу большие глаза, в которых смешались вместе и радость, и горе, и любопытство, и что-то совсем смешное, вроде детского «я больше не буду», ее осунувшееся лицо и темные волосы были как бы оправой к этим глазам.

Стараясь не шуметь, Алеша положил гостинцы на тумбочку, баранки повесил на оконную ручку, чтобы красивее, — девчонкины глаза смешливо блеснули. Алеша сел на стул, стараясь удержать свой вес в напряженных ногах, чтобы стул не скрипнул, не растревожил белую тишину. Спросил шепотом:

— Как тебя звать-то?

— Оля, — шепнула девчонка.

Имя Алеше понравилось, он почему-то вспотел, как в парной, и принялся считать сучки на половицах от стула и до дверей.

— Чего ж ты бежала-то от меня? Видишь, как получилось, — сказал он, сосчитав наконец сучки и вздохнув.

В девчонкиных глазах дымком прошел вчерашний, еще не остывший страх. Конечно, боялась его, громадного, грязного, качающегося на дороге. Устрашилась его перекошенного лица, заляпанного грязью, ужаснулась хриплого, дикого крика.

— Я ж ведь не пьяный был, — прошептал он. — Я не пью. Я же тебе кричал, чтобы на тебя опереться. Вчера у меня аппендицит был, приступ то есть. Сейчас прошло… — Алеша отвел от девчонки глаза, уставился на пустую койку, пристыженный и обманутый болью. — Страшно мне было. Я в бронетанковое училище поступаю, а тут болезнь. Понимаешь? Если бы вдруг серьезное что… — Он помолчал и заявил вдруг громким, неуместным в этой белой палате, решительным голосом: — Я сейчас на работу пойду, расчет оформлять.

Спящая женщина проснулась, с каким-то птичьим любопытством уставилась на Алешу. Девчонка вдавила один глаз в подушку, другой глаз прикрыла тонкой рукой. Алеша увидел, как между пальцами ее потекли слезы. Они текли быстро и мокро. Девчонка не прятала худых своих плеч, и в широком вырезе больничной рубашки была видна ее маленькая, приподнятая локтем грудь.

«Не стесняется, — подумал Алеша. — А тоненькая-то, прямо травинка». Что-то хрупкое шевельнулось в нем, затеплело. Алеша задержал воздух в груди, боясь выдохнуть пробудившийся в нем едва ощутимый аромат лесного цветка.

— Вы того… Вы не думайте. Вы отдыхайте…

Он смотрел на девчонку, жалел ее, худенькую и раскрытую. Ему стало досадно и неловко от того, что он заговорил с ней на «вы», словно оттолкнул ее от себя. Алеша встал, осторожно тронул пальцами девчонкины волосы.

— Слышишь, — сказал. — Ты не скучай тут одна. Я скоро опять приду. Цветок тебе принесу — майник. — Он подошел к двери, ступая на цыпочках, и, обернувшись, как бы подтвердил обещание: — Ты того, ладно. Ты не горюй. Я скоро… — И, уже закрыв дверь, ощутил вдруг непривычную и оттого неловкую свободную радость — мысль ему пришла в голову: «Зинке я цветов не носил…»