– Что, трудно чашку кофе подать?!

Джеральдина так погрузилась в мечты, что и не услышала, как муж грохнул на рычаг телефонную трубку и прошагал на кухню. Он уже расселся за столом, злой не на шутку.

Вырванная из мира грез, Джеральдина отставила утюг и поспешила к плите. Кофе, ясное дело, выйдет не такой, как надо. Рас вечно брюзжит, но Джеральдина отмерила сахар и молоко, протянула Расу чашку и приготовилась выслушивать, чего на этот раз не хватает. Рас отхлебнул.

– Что стоишь, смотришь коровьими глазами? – рявкнул он. – Делать больше нечего? Встала и глаза пялит!

Что ж, хотя бы кофе удался. Джеральдина встала за гладильную доску. Рас потягивал кофе, сердитым взглядом блуждая по кухне.

– Вот ублюдок, в гости набивался, без приглашения… – бурчал он.

– Кто ублюдок? – переспросила Джеральдина. Мало ли кто. Для Раса все люди – ублюдки.

– Оделл Притчетт Вонючка.

Джеральдина одними губами произнесла: «А-а», набросила выглаженную рубашку на вешалку на задней двери, поверх другой одежды.

– Дождется у меня, ублюдок, позвоню ему однажды вечером.

Джеральдина поняла: однажды он позвонит Оделлу Притчетту и скажет, что у лошади воспалилось копыто и ее пришлось пристрелить. Или она споткнулась, сломала ногу, и ее пришлось пристрелить. Или выдумает другую причину. Рас всегда найдет оправдание убийству.

У Раса была страсть пристреливать охотничьих собак, которые плохо охотились, и скармливать охотничьим псам бездомных кошек. Он травил крыс – но что тут особенного? Убивал белок, оленей и кроликов ради мяса; енотов, лисиц и бобров – ради шкур; волков, койотов и рысей – ради благой цели: если их не стрелять, станут резать скот. Броненосцев, опоссумов и скунсов убивал без зазрения совести – от них никакой пользы. Он еще ни разу не убивал лошадь клиента. Пока что. Но опять же, ни к одной лошади он не испытывал такой ненависти.

Рас хлопнул ладонью по столу – мол, решено. Поднялся и вышел из дверей, на ходу шлепнув Джеральдину по заду, грубо, до синяка.

Джеральдина и бровью не повела, не до того ей. Ее ждет мир мечты, осталось лишь вновь окунуться туда. Не успел Рас сойти с крыльца, Джеральдина уже рисовала ту же картину. Он лежит в гробу как живой. А она, в красивом траурном платье, беззвучно льет слезы.

А вокруг прихожане церкви назареев: жалеют ее, держат под руки и распевают гимны на свой лад.

Блу, младший брат Блэйда, четырех с половиной лет, кучерявый, кругленький, словно плюшевый мишка, души не чаял в отце. Возможно, он относился бы к отцу иначе, если бы на него, как на Блэйда, сыпались затрещины и шлепки, но его не били. Блэйд не держал на брата зла. Не станешь же злиться на кого-то за то, что его не порют до крови и не лупят по голове до шишек.

Вместо ненависти к брату Блэйд пытался угадать, что же такого Блу делает правильно, а он – нет. Наверняка дело в том, что Блу умный, а он, Блэйд, тупой. Так без устали твердил им отец.

– Блу, у тебя ума палата.

– Блэйд, не твоего ума дело, тупица.

Иметь бы тоже «ума палату» – только вот чем же Блу так умен? До сих пор мочится в постель, плохо разговаривает, сосет палец. Впрочем, в одном он умен – стремится во всем подражать отцу. Ходит как отец, говорит как отец. Рас подберет соломинку и сунет в рот – и Блу подберет соломинку и тоже сунет в рот. Рас подтянет штаны и заткнет пальцы за пояс – и Блу поддернет штанишки и заткнет пальцы за пояс. Рас, спускаясь с крыльца, пнет собаку – и Блу пнет.

Ничего милей и забавней Рас в жизни не видел: эдакая малявка, а уже вылитый отец! Всякий раз, как Блу его копировал. Рас качал головой и, ухмыляясь, говорил тем, кто оказался рядом: не парень, а умора!

Блэйд не хотел походить на отца, но мечтал ему нравиться, вот и пытался иногда тоже ему подражать. Но без толку. Если Блэйд копировал отцовские повадки. Рас спрашивал: ты что нос задираешь, что о себе возомнил? Блэйд не знал, что ответить, и Рас лишний раз убеждался в своей правоте.

– Умишком ты слабоват, а, малыш?

– Блэйд, ты дурак с большой буквы Д.

– Не твоего ума дело, тупица.

Когда Рас вышел во двор, Блэйд и Блу стояли у загона, глядя сквозь ограду на Снеговика. Блэйд от души жалел лошадь, но ни за что бы не сознался, ведь Раса Белинджера больше всего на свете злит, если какой-то дурак с большой буквы Д жалеет лошадь, над которой он. Рас, измывается. Как-то раз мать осмелилась посочувствовать, и Блэйд знал, чем это кончается.