Неуловимым движением его противник подался в сторону. Томас пролетел мимо, грохнулся в снег и больно расцарапал щеку о колючие льдинки. Тут же вскочил, смахнул с лица грязь и кровь и кинулся снова — и опять промазал, будто плоть черного человека была соткана из холода, ветра и тьмы. Пока юноша ворочался в сугробе, сзади донесся невозмутимый голос:

— Я оставляю арфу здесь, на дорожке. Лучше подбери ее, а то отсыреют струны.

Томас перевернулся и увидел, как черный человек кладет инструмент на покрытые наледью камни. Выпрямившись, брат Варфоломей оправил маску и добавил:

— После утренней мессы я еду в Пуатье с монсеньором великим магистром.

Из его уст славный титул прозвучал как издевка.

— А ты, мальчик, лучше бы прислушался к моим словам и вернулся туда, где тебе место.

Сказав это, черный человек развернулся и двинулся по дорожке к церкви.

Томас сел, опершись на руки. Сплюнул кровь, сочившуюся из разбитой губы, и раздельно проговорил в удаляющуюся спину:

— Мое место здесь.

Мерцали желтые огоньки свечей. Из-под балдахина несся тяжелый запах: смесь ладана, мирры и веществ для бальзамирования. Желтое мертвое лицо императрицы Латинской Империи казалось слепленной из воска маской. Возможно, все дело в том, что Томас никогда не видел эту женщину при жизни: не видел ее веселой, печальной, смеющейся или целующейся, в окружении фрейлин, служанок и ее супруга Карла Валуа, королевского брата. Он видел ее, умершую в возрасте Христа, только желтой безжизненной куклой. В душном, пропитанном курениями воздухе казалось, что лицо восковой куклы тает, как свеча, и что, тая, императрица источает все эти кружащие голову запахи.

Томас, в белом тамплиерском плаще, стоял рядом с магистром ордена Храма Соломонова Жаком де Моле. Магистр держал одну из золоченый кистей балдахина — смертного покрова императрицы и королевы Иерусалимской, никогда не ступавшей на землю своего королевства. Четыре кисти по четырем углам покрова в эту двухчасовую стражу держали, кроме верховного тамплиера, коннетабль [26] Франции Гоше де Шатийон, принц Филипп — сын Карла II Анжуйского и двоюродный брат Екатерины, а также молодой человек с красивым, но болезненным лицом — Генрих VII, граф Люксембургский.

Рука Генриха начала дрожать через час после того, как он взялся за кисть. Выражение лица Филиппа было слезливым: кузина всего на два года старше него, а смерть уже поцеловала ее в высокий лоб, так и не узнавший тяжести Иерусалимской короны. Де Шатийон, казалось, скучал. Губы его шевелились: то ли он повторял вслед за священником слова молитвы, то ли отсчитывал время, оставшееся до конца бдения. Жак де Моле пристально смотрел в никуда — точно так же, как смотрел десять месяцев назад, во время памятной встречи в башне Тампль накануне Рождества.

«Не давши слова — крепись, а давши — держись» — так всегда говорил старый сержант по прозвищу Баллард-Лысый. Баллард утверждал, что сопровождал в Палестину еще дедушку Томаса, который отправился воевать за Святой Град Иерусалим с императором Фридрихом и многими знатными рыцарями. Это была чистой воды брехня, потому что дед Томаса Алэсдэйр Лермонт никогда не покидал Шотландию, а если бы и покидал, сержант все равно был слишком молод, чтобы участвовать в том крестовом походе. И все же Томас запомнил его поучения.

«А давши — держись». Даже если ты бросил это слово в спину уходящему не то человеку, не то дьяволу, все равно обещания надо держать. Тогда, отряхнув с себя смерзшиеся снежные комья, Томас был твердо уверен, что сказал правду и в словах своих не раскается. Однако уже на следующий день, когда магистр с небольшой свитой отправился в Пуатье, на встречу с Папой, в душу молодого шотландца закрались сомнения.

«Мое место здесь». Но так ли это? Рыцари Креста, отправившиеся в Святую Землю за фигурками из серебристого металла? Грааль, наполненный кровью змееногих ведьм и чудовищ? Что за бред. Видимо, дьявол, которому исправно служил сарацинский писец, похитил его разум. По-правде, Томас считал, что дьявол заодно прихватил и разум великого магистра, а, возможно, и других высших сановников ордена. Если это не так, почему приор не велел казнить колдуна, почему не созвал Капитул ордена, чтобы сместить опутанного чарами магистра и избрать другого?

Весь рождественский день Томас провел за этими мыслями и был хмур и рассеян. Его не порадовала ни роскошная трапеза, ни шутки и ужимки Жака. Тот, видя, что приятель печален, вовсю старался его развеселить — однако Томас не замечал фокусов мальчишки и рано ушел спать.

Перед сном, лежа на жестком тюфяке и глядя в сводчатый потолок, под которым прятались тени, Томас снова задумался о словах, сказанных колдуном. Хоть от них так и несло ересью, баллада могла бы получиться неплохая. Томас прикрыл глаза и погладил струны арфы, отозвавшиеся чуть слышным вздохом. Юноша так и не решился оставить инструмент в снегу — слишком уж это смахивало на убийство невиновного. И вот теперь, лежа в холодной казарме и рассеянно пощипывая струны, он погрузился в знакомое состояние — полудрему-полуфантазию, часто предшествующую рождению новых баллад.