— Но кто же будет думать о том, чтобы облегчить нужду народа, дать ему сахар, и масло, и, в первую очередь, хлеб?

— Этим займемся мы, когда будет сокрушена Жиронда. Пока же надо бороться с демагогией, откуда бы она ни шла: справа или слева. «Бешеные» — такие же враги подлинных санкюлотов, как и бриссотинцы.

— И ты веришь этому?

— Я верю тому, что полезно народу. Вот увидишь: скоро начнутся серьезные беспорядки, более серьезные, чем были до сих пор. Справиться с ними мы сможем, лишь скомпрометировав смутьянов. Бороться на два фронта — дело трудное, но неизбежное.

Сен-Жюст задумался.

— Послушай, — воскликнул он вдруг, — а не лучше ли было бы нам пойти на союз с этими «бешеными»? Тогда бы не было «двух фронтов», о которых ты говоришь. И главное, разве не было бы это естественным для нас, защитников народного дела?

Робеспьер внимательно посмотрел на друга.

— А ты хитер, Флорель, умен и хитер… Я думал об этом. И скажу откровенно: я почти уверен, что предложенная тобой комбинация вполне жизненна и допустима. Но не сейчас… Кстати, сколько сейчас времени?

Он вынул часы.

— Бог мой, я заговорился и забыл обо всем на свете. А ведь якобинцы уже в сборе. Бегу. Ты же обдумай мои слова. И поскорее выздоравливай. — Последнее было сказано с явной издевкой…

…В тот момент Антуан не знал и не мог знать, что предложенная им комбинация покажет свою жизненность в ближайшем будущем и что именно союз с «бешеными» обеспечит монтаньярам победу. Впрочем, тогда этого еще не знал никто.

Казус с петиционерами привел к тому, что Сен-Жюст недооценил свою речь, произнесенную 12 февраля. А между тем его речь об организации армии, по мнению не только Робеспьера, но и многих других, была незаурядной и очень своевременной.

Когда весной 1792 года, ввергая Францию в кровопролитную войну с Европой, Бриссо и другие изощренно поливали грязью Робеспьера, одного из немногих, осмелившихся резко выступить против войны, они искренно рассчитывали на легкую увеселительную прогулку под звуки фанфар и барабанов. На самом же деле, как и предвидел Неподкупный, война принесла Франции тяжелые поражения и едва не поставила страну на грань национальной катастрофы. Народный энтузиазм в дни, последовавшие за падением монархии, спас республику от иностранного вторжения. Победы при Вальми и Жемаппе, казалось, повернули колесо фортуны. Однако казнь короля, восстановившая против Франции последних нейтралов, сделала войну всеобщей, и вопросы организации армии стали неотложными.

28 января Сен-Жюст впервые участвовал в прениях по этим вопросам. Выступая по докладу умеренного Сиейса, молодой оратор предостерег Конвент от чрезмерного усиления и автономизации военной власти. Словно предвидя будущее, он заявил, что неограниченное могущество полководца может стать гибельным для республики. Он утверждал — и Конвент согласился с его мнением, — что в стране должна быть одна воля — воля избранников нации,по отношению к которой любая военная администрация и военная власть лишь подчиненная инстанция, обязанная безусловным повиновением суверену.

В то время одним из главных недостатков армии была ее неоднородность. Волонтеры, носившие синюю форму, вследствие чего их называли «васильками», сами избирали офицеров, получали высокое жалованье и нанимались на одну кампанию. Солдаты линейных войск, за белую форму прозванные «белозадыми», несли регулярную службу, подчиняясь суровой дисциплине и командирам, назначавшимся сверху. Между «васильками» и «белозадыми» существовал антагонизм: линейные презирали волонтеров и завидовали им.

Сен-Жюст явился одним из инициаторов национальной амальгамы. 12 февраля он обосновал проект слияния обоих типов войск: два батальона волонтеров объединялись с одним линейным батальоном в полубригаду, в которой солдаты сами избирали две трети командиров. Волонтеры, полагал Сен-Жюст, передадут линейным гражданскую доблесть, получив взамен мастерство и дисциплину.

— Победа зависит, — говорил Сен-Жюст, — не только от количества и дисциплины солдат; вы добьетесь ее, когда в армии восторжествует республиканский дух. Единство республики требует единства армии: у родины только одно сердце…

Речь Сен-Жюста была восторженно принята, докладчик был замечен и оценен; при первой возможности его использовали для ответственного поручения, связанного с войной.

24 февраля Конвент объявил призыв трехсот тысяч бойцов. Набор распределялся по департаментам. Хотя в принципе он считался добровольным, департамент отвечал за число бойцов и в случае нехватки должен был любым путем восполнить ее.

Можно было заранее предположить, что при наборе возникнут трудности. Чтобы сломить сопротивление департаментов, Конвент послал туда своих членов, облеченных весьма широкими полномочиями.

В числе таких посланцев оказался и Сен-Жюст.

Его спутником был назначен Жан Девиль, депутат от Марны, хорошо знакомый ему по дням юности. Адвокат по профессии, Девиль, некогда живший в Реймсе, практиковал студентов факультета права. В 1787 году у него, на улице Англе, поселился Сен-Жюст, которого Девиль вскоре стал считать своим самым способным учеником. Потом они встретились в Конвенте, оба осели на Горе; когда возник вопрос о командировке — а комиссары а провинцию посылались попарно, — остановили свой выбор друг на друге, и желание их было учтено.