Подлечившись у Людмилы Антоновны, при встрече с которой принимал все меры, чтобы не быть опознанным, Кудрин стал смелее общаться с партизанами. Брал на себя выполнение наиболее опасных заданий, чтобы побыстрее смыть кровью позор, искупить перед соотечественниками вину.

Дроздецкий понимал его желание и, не вступая в излишние объяснения, старался щадить. Делал все, чтобы помочь Кудрину, когда тот задумал притащить к партизанам живьем одного из самых лютых врагов — полицая Штахеля (не знал он, что Штахеля к тому времени в Одессе уже не было).

Свою последнюю вылазку Кудрин совершил, когда партизаны наносили удар по противнику, пытавшемуся преградить движение советских частей по дамбе. Тяжело раненный в живот, он умирал в полном сознании, с последним выдохом прошептал лишь одно слово:

— Простите.

Еще тогда, на второй день после вторжения фашистов в город, Штахель, представляясь в немецкой комендатуре, дал слово быть пунктуальным и решительным в исполнении любого приказа оккупационных властей.

«Можете на меня положиться, господин гауптман», — заверил он помощника коменданта.

Штахель был беспощаден: насиловал, убивал, вешал. Он вынюхивал и травил газами подпольщиков в катакомбах. Через год получил Железный крест.

При встрече с «дядей Васей» подтрунивал:

— Проявляете, господин прапорщик, джентльменство? Надеетесь остаться чистеньким?

— Какое джентльменство! Сердце разболелось, — пыхтел «дядя Вася», изображая приступ одышки.

После разгрома армии Паулюса под Сталинградом, Штахель стал подумывать о том, как бы удрать от надвигавшегося возмездия. И вскоре такая возможность представилась. Шеф удовлетворил его просьбу — сопровождать юношей и девушек в фашистскую неволю. А заодно попросил доставить своим награбленные ценности. Они были в обшитом кожей и опечатанном чемоданчике.

Тетушку, бежавшую в Германию из Петрограда во время революции, Штахель отыскал без особого труда. Коротая в одиночестве последние годы, холеная немка проживала оставшиеся после мужа миллионы в роскошном островерхом замке южнее Готы, рядом с полигоном. Пропитавшись с детства милитаристским духом в семье пруссака-генерала, она вот уже несколько лет восхищалась великими победами армии фюрера. Фрау всегда восторженно принимала у себя шефа полигона и прибывших вместе с ним генералов.

Племянника встретила испытующим взглядом и, без сентиментальности оценивая его манеры и взгляды на жизнь, пришла к заключению, что в его железном характере не ошиблась. В этом она еще больше убедилась, наблюдая, как он жесток в обращении со служанками-польками.

Признанный достойным рода, Курт был объявлен единственным наследником нежданно воспрянувшей и даже помолодевшей тетушки. Вскоре у нее состоялся пышный прием, после которого всего за несколько десятков тысяч рейхмарок, сунутых шефу гестапо, Штахель был зачислен рядовым в особую команду по охране военнопленных с обязательной перспективой продвижения по службе.

— Неважно, что мундир рядового, — наставляла его тетушка. — Важно, что ты признан арийцем и с этого времени будешь служить в ведомстве самого Генриха Гиммлера. Старайся!

И Штахель старался, дабы с первых дней службы доказать, что в его жилах течет кровь истого арийца, что и тетушка, и шеф полиции, оценивая его способности, не допустили ни малейшей ошибки.

После битвы за Днепр и проведения ряда наступательных операций по освобождению Украины наши фронты к весне сорок четвертого достигли ее юго-западных районов. В первых числах апреля краснозвездные самолеты появились и в небе Одессы. Когда все дороги, ведущие к городу, запрудили отступающие войска оккупантов, активизировали свои действия партизаны. Их удары обрушились на противника с тыла.

Люся была безгранично рада, что к тому времени, когда до слуха стал доноситься артиллерийский грохот, медпункт оказался пустым. Даже те раненые, которым надо бы еще лежать, поднялись, чтобы участвовать в разгроме саперных команд, готовивших подрыв Хаджибеевской дамбы.

Десятого апреля, как только в город вошли советские войска, Люся собралась домой.

— Все-таки в действующую армию решили, Людмила Антоновна? — спросил Дроздецкий, пожимая на прощание руку. — Дело хозяйское, но врачи и здесь нужны.

— Вам большое спасибо за все. Обязательно заходите к нам, к маме моей.

Она торопилась. Ведь почти два года не виделись. Бежала, не замечая огромного скопления людей, взволнованных и радостных, сосредоточенных и печальных.

Приблизившись к родному дому, почувствовала, как с каждым шагом тяжелеют, наливаются свинцом ноги и неистово бьется сердце.

Мать увидела ее из окна и отчаянно закричала:

— Люся! Доченька!

Подхватив на руки двухгодовалую дочурку, Люся забежала в подъезд, а Серафима Филатовна уже спускалась по лестнице, говорила на ходу: