— Не о чем мне думать, нечего понимать! — в отчаянии кричу я. — Если будешь надоедать нам звонками, тем более бередить душу Лауре, я обращусь в полицию, так и знай! — Нажимаю на кнопку, прерывая связь, и швыряю трубку на диван. В горле опять стоит ком, но сейчас не время плакать. Собственные раны я залижу после. Главное теперь дочь.

Взбегаю по лестнице и раскрываю дверь в детскую. Лаура до сих пор в пижаме, свернувшись калачиком, лежит поверх неубранной постели ко мне спиной. Подхожу, присаживаюсь на край и кладу руку на ее плечико.

— Дочь…

Лаура отдергивается и не смотрит на меня.

— Умоляю, прекрати… — прошу я. — Так получается… Я пока не могу объяснить почему.

Лаура молчит.

— Когда ты подрастешь, обещаю: я все расскажу, — говорю я. — И ты убедишься в том, что по-другому было нельзя…

Молчание.

— Ты случайно не спишь? — спрашиваю я, хоть и прекрасно знаю, что Лаура бодрствует и все слышит.

Она качает головой. Тут до меня доходит, что лучшим способом достучаться до ее сердечка будет искренность. Надо показать, что мне тоже больно, попробовать объединиться в нашем страдании.

— Думаешь, я не скучаю по Дэниелу? — спрашиваю я, тяжко вздыхая и чуть не плача. — По-твоему, мне легко?

Лаура медленно поворачивает голову. Я кусаю губы и еле удерживаюсь, чтобы не грызть ногти.

— Он ведь и мне стал очень дорогим другом… Ты даже не представляешь, насколько дорогим…

Перед моими глазами оживают сцены нашей с Дэниелом близости, и на миг визит Джойнера кажется выдумкой, скверной шуткой. От желания вернуться в проклятый вчерашний вечер и прикинуться, что я не слышу, как подъезжает его машина, перехватывает дыхание.

— Не плачь, мамочка, — бормочет Лаура, обвивая мою шею ручками и прижимаясь к моей груди. Шмыгаю носом. Я и не заметила, что снова лью слезы.

— Постараюсь, — обещаю я.

Некоторое время мы обе молчим, мать и дочь, две игрушки в руках недоброй судьбы. Потом Лаура отстраняется, садится на край дивана и свешивает ноги.

— Значит, никак-никак нельзя его вернуть? — обреченно спрашивает она.

Качаю головой.

— К сожалению, никак.

Лаура кивает.

— Тогда я буду расти. Чтобы потом ты мне все объяснила. А ты больше не плачь.

Стараюсь улыбнуться.

— Ладно. Хочешь, чуть попозже мы куда-нибудь съездим? Например, во Флориду? Ты всегда хотела увидеть настоящие пальмы, помнишь?

Лаура кивает, увы без проблеска радости.

— Раньше хотела. А теперь совсем не хочу…

— Да, Брэд, мы обе прикипели к нему сердцем, но не до такой же степени, чтобы закрыть глаза на столь вопиющую ложь.

Мы сидим на заднем дворе и потягиваем через трубочки молочные коктейли. Я, хоть и горячусь, стараюсь говорить потише, чтобы моих слов не слышала Лаура. Она со скучающим видом лежит в гамаке и даже не смотрит в нашу сторону. Еще не оправилась — ходит как в воду опущенная вот уже целую неделю.

— Ты взрослый человек, Трейси, сама прекрасно знаешь, что вообще без лжи невозможно, — рассудительно говорит Брэд. — Порой даже врачи вынуждены лгать пациентам, и никто их не осуждает. Напротив, называют такое вранье гуманностью.

Мрачно соплю в ответ и ничего не говорю.

— По-твоему, он должен был прямо там, возле заглохшего грузовика, выложить тебе всю правду? — спрашивает Брэд. — Здравствуйте, я тот, кто по воле случая уцелел за счет вашего покойного мужа! Ты бы тут же лишилась чувств.

— Не преувеличивай, — ворчу я.

— Я не преувеличиваю, — говорит Брэд. — Ты же сама все повторяешь: он должен был во всем признаться с самого начала! Что ты под этим подразумеваешь? По-твоему, ему следовало открыться тебе после того, как он собрал мебель? Или когда вместе с другом занес ее в дом?

С шумом ставлю на стол стакан с остатками коктейля.

— Перестань, Брэд! Не трави мне душу!

— Хочешь вообще закрыть эту тему? — невозмутимо спрашивает мой сосед.

Вздыхаю.

— Хочу и не хочу… Сама не знаю. — На мгновение-другое умолкаю. — Понимаешь, дело не только во лжи. Меня убивает сама эта мысль: я благополучно сошлась с Дэниелом и в каком-то смысле забываю Ричарда. Получается, что я чуть ли не благодарна «воле случая». — Меня передергивает. — Об этом страшно даже подумать.