Есенею было не легче. За всю свою жизнь, кроме той черной оспы, он ничем не болел. А теперь что с ним? Дрожь не проходила. Во рту собиралась слюна, и пена выступала на губах. Правда, он бывал ранен множество раз, не лечь бы калекой, как Артыкбай… А если и того хуже?.. Что будет с Акнар? И по шариату, будь он неладен, этот шариат, и по степным обычаям, будь они прокляты, эти обычаи, бездетная женщина не считается хозяйкой своего дома. Тем более – бездетная вдова; она достается, если умер старший, то младшему брату, а если младший умер, то его старшему брату. При этих мыслях перед ним возникало лицо Иманалы, и у Есенея дрожь пробегала по всему телу, будто снова он провалился в омут с ледяной водой.

Минувшей ночью, проснувшись, он увидел около себя неподвижную и безмолвную Улпан. Хотел протянуть к ней руку, но рука дрожала, и он не решился. Так и лежал, зажмурив глаза, с мыслями своими – неразрешимыми, беспросветными. А сейчас, за чаем, Улпан старается его подбодрить, казаться веселой. А он чем может подбодрить Улпан?

После чая Есеней попросил:

– Акнар… Скажи, чтобы мне постелили в отдельной комнате. Чтобы никто туда, кроме тебя, не входил. Один Салбыр пусть останется, и на день, и на ночь. Только переодень его, чтобы на человека был похож.

– Есеке, может, доктыра позовем?

– Думаешь, надо? Тогда позови. Но знахарей, разных колдунов ко мне не пускай, близко пусть не подходят!

Ту ночь они провели в разных комнатах.

Кто-то, казалось, безостановочно твердил ему в самое ухо: «Есеней ты уже стар, а Улпан нужен ребенок… Есеней, ты уже стар… а… Есеней, ты…»

В разных комнатах, но думали они об одном. Нет, не только рождение сына у Шынар с Мусрепом вызвало у Улпан навязчивую мысль о ребенке. Что-то ее беспокоило и до этого. Она поначалу не придавала значения – так с ней случается, накануне ее дней… А может быть… Она и хотела поверить, и боялась поверить. Утомленная сомнениями, – будто триста верст не слезала с седла, – Улпан заснула.

И проснулась, почувствовав во рту вкус хлеба – испеченного в горячей золе хлеба, с прилипшими к нему черными угольками, которые хрустели на зубах… Тот самый хлеб, что она ела в самый первый свой приезд к Шынар.

Она вскочила – и как была, в ночной рубашке, босиком, кинулась в комнату к Есенею, Салбыру сказала, чтобы шел домой, и, еле дождавшись, когда он уйдет, погасила лампу, оставленную на ночь: ей нужна была темнота, чтобы сказать то, что она должна была сказать Есенею.

– Встань, Есеней, поднимайся… – Она стояла на коленях перед его постелью, тормошила его, целовала. – Хватит прикидываться! Два дня прикидывался – хватит!

– Что случилось?

– Жерик, Есеней, жерик!

Чему не бывает названия, то и вообще не существует на свете. А раз родилось такое слово – жерик, значит, когда женщина чувствует острую потребность в какой-нибудь особой пище, когда она готова умереть, если эта ее прихоть останется неисполненной, – значит, уже существует, пусть в самом изначальном зачатке, новая жизнь.

– Да, да…

– Повтори еще раз… – Его голос был еле слышен в темноте.

– Проснулась – даже слюнки потекли…

– Моя единственная мечта сбылась! – Теперь его голос, прозвучал громко, уверенно. – Есеней может умирать спокойно.

Он твердой, не дрожащей рукой приподнял Улпан, ее голова легла к нему на грудь.

– Что ты! Что ты!.. Какой же ты Есеней, если не проживешь сто лет!

– Подожди… Скажи, а чего тебе хочется, Акнар? Не верблюжьей колючки пожевать? Не полыни?

– Нет, конечно! Я – не белая верблюдица, я – не черная овца. Я хочу хлеба! Мать Шынар печет его в золе. Помнишь? Я ела у них. И снова буду, буду, буду его есть!

Есеней поднялся. Оделся, не стесняясь присутствием Улпан. И – еще не наступал поздний зимний рассвет – разбудил Кенжетая, послал его к Мусрепу.

– Скажи, чтобы поскорее испекли хлеб в золе… Скажи, Улпан приедет к ним.

Улпан слушала его наставления.

– Скажи, не вздумали бы очищать с хлеба припекшийся уголь, – добавила она от себя. – Пусть добавят соленого масла, как делали в том году. И чтобы горячий был!

Кенжетай отправился выполнять неожиданное поручение. Есеней сказал:

– Если будет дочь, хочу, чтобы была как ты… А если сын, то ладно уж, может и на меня быть похожим.

– Нет, нет! Сын!.. И конечно – как ты, сперва маленький бура, а потом – большой черный бура! Я поеду к Шынар? Ты меня отпускаешь?..

Абылкасым во дворе уже запрягал лошадей.

Шынар встретила ее вопросом:

– Приехала?..

– Приехала.

– А-а… Сама поняла, что такое – жерик? Хлеба хочешь, который у нас в золе завалялся? Я говорила – придет твой черед! А ты не верила, слезы лила!