Присаживаюсь и то ли от качки, то ли от слабости, или того, что я так хочу, я сажусь, низко нагибаюсь и нежно целую ей попку. Она обжигающе горяча.

Из-под накидки выныривает испуганное лицо и тут же расплывается в счастливой улыбке.

– Ну, как ты? Ожила?!

– Ожила. Спасибо, что спасла!

– Да, что там. Зачтется. Ему спасибо скажи, Мареку. Это он яхту так вывернул сразу, что сумел нас не потерять и спасти. А потом сразу же связался по радио и помощь вызвал.

– Нет. Это ты! Ты меня вытащила! Спасибо! Спасибо всей моей жизнью.

Не сдерживаясь и целую ее в плечо, в голову, в шею, которую она открывает навстречу моим поцелуям, нагибая голову. Все время шепчу ей: «Спасибо, спасибо, спасибо».

Потом.

Мы уже час лежим вместе. Она рядом. Вспотела. Я все еще не могу успокоить свое тело от этого бешеного натиска, нахлынувших чувств, эмоций. Мне так хорошо, легко, но я так устаю, что все время проваливаюсь, в сладкую дрему, в которой лечу, ощущая только ее.

Я чувствую ее теплую, нежную руку, тонкие пальцы, которые нежно и осторожно ползут по моему телу, вызывая следом теплую волну ожидания и тепла. Я не хочу проваливаться в дрему, но ничего не могу с собой поделать и лечу, плавно раскачиваясь вместе с яхтой, любимой и всем этим океаном, небом.

Ее прикосновения губами, вспышками вырывают меня, из ватного дрема и я, не успевая ими насладиться, опять проваливаюсь в сладкое небытие. Потом вспышки ее поцелуев там, туда! Ой! Ах! Как же мне… Ее язык там, он скользит, я секунды чувствую это блаженство и опять валюсь. Не хочу, жду, жажду, томлюсь. Но все время проваливаюсь и не хочу этого. Хочу того, другого. С этими мыслями отключаюсь.

Проснулась от того, что мне неудобно, жестко. Отлежала руку, она онемела. Не открывая глаз, тру, ее свободной рукой. Ощущаю прохладу, шум воды, дуновения ветра и ставшие такими привычными ощущения движения яхты. Открываю глаза и ничего не узнаю. Темно, лишь на самом топе, верхушке мачты, ярко светит вверху, белый огонь фонаря. Светит не мне, а в темноту. Опять засыпаю, вспоминая и счастливая. Как же мне хорошо жить! Как же это прекрасно! Шепчу себе.

– Я живу! Боже, ты слышишь?

Боже слышит, Боже знает. Наутро меня будет крик Марека. Меня зовет мама.

– Доченька! Доча! Как ты, у тебя все в порядке? – Сыплются ее вопросы.

И не давая мне ответить, она взволнованно говорит о шторме. Она говорит о том, что они чуть не утонули, что вода их яхту чуть не утопила, потому, что сорвала люк, но они откачали воду.

Что из-за шторма не спали две ночи, не смогла сообщить, что их шторм отогнал на 350 миль. И что мили, почти в два раза длиннее километра. И еще, что-то такое же, все в том же духе.

Рядом Марек и Ингрид. Я вижу по лицам, как они напряженно прислушиваются к нашему разговору. О чем и как говорить, они мне не говорили, но теперь я знаю, что я не обмолвлюсь с ней о себе, ни словом. Когда я прощаюсь и откладываю микрофон, меня душат слезы и я, обернувшись, плачу обидно на груди Ингрид. Она меня придерживает одной рукой, а второй гладит волосы.

– У меня тоже так было с мамой. – Внезапно тихо говорит она.

– Я думала раньше, что маме моей все так и будет интересно узнать, что со мной, где я, чем живу, кого люблю. Что она так и будет, как в детстве, все обо мне знать, все время советовать и воспитывать. Обижалась, за ее пустопорожнюю болтовню по телефону. А потом, поняла. Что я выросла. Поняла, что я стала самостоятельным человеком и живу, дальше буду жить без нее. Буду ее жалеть, но жить буду сама.

Ты поняла меня, любимая девочка? Ты поняла, что ты уже повзрослела?

– Вот так меня и спасли.- Продолжает подруга. – Если бы хоть они хоть на минутку промешкались, то все! Погибла бы. Меня и так довольно далеко отнесло волнами от яхты и даже, если бы я плыла, то все равно тут же, потерялась. А разве найдешь в море, во время шторма, точечку головы над водой, среди этих валов? Так, что это она, Ингрид. Это она, рискуя собой, бросилась следом и спасла меня. Я ей так благодарна! Не могу, даже тебе передать словами, как я ей благодарна!

Потом она смотрит мне в глаза и, сбиваясь, произносит страшные для меня слова, от которых я погибаю, тону, сидя с ней на диване.

– Ты, прости меня, Надя! Но я ее, люблю. И не спрашивай ни о чем.

У меня сразу все поплыло перед глазами. От слез, обиды. А она продолжает.

– Мама и отец не знают ни чего. Ты им не рассказывай. Они уезжают скоро в Грецию, а меня отправляют к бабушке, в столице. Так, что я завтра вечером тоже уезжаю. Я пришла попрощаться. Прости, если, что не так. Дай я тебя поцелую.

– Нет! Нет! – Почти кричу я. Потом уже тише. – Не надо, я переживу, ступай.

Я ни в силах подняться с дивана, не могу еще себе представить, что я ее потеряла и не выхожу ее провожать. Она тихо выходит, не хлопая дверью. Я сижу одна на диване, глаза полные слез. В ушах все еще звучит ее голос. И я, отвлекаясь, все время прокручиваю перед глазами картины из ее рассказа. Эти волны, яхты, гроты и стаксели и еще, какие-то там, шкаторины, стеньги и прочие мудреные морские слова.

С ними она уплывает из моей жизни, унося мою первую любовь, первый поцелуй и волнение первой, по настоящему, близости с другим человеком.