– Иногда – да! По крайней мере, в тот момент.

– А на следующий день?

– Пожалуй, я переборщила. У меня они БЫЛИ, но не так уж много. Пожалуй, пальцев одной руки хватит.

– Ты не ответила на мой вопрос.

– Хорошо, хорошо, это была всего одна ночь. Немыслимая, невероятная ночь. И я о ней не жалею.

– Чем же она так тебе запомнилась?

Ее щеки разгорались все ярче. На опасную почву вступала Лили Смит, если учесть, что Брюс Кармайкл продолжал вкрадчиво и умело доводить ее своими ласками до пика наслаждения.

– Мы что, всерьез собираемся обсуждать мою ночь любви с другим мужчиной?

– Скажем так, анкетные данные можно опустить, но вообще-то любопытно.

– Что ж… Он был честен со мной. Как и ты. И на следующее утро он улетал в Италию, работать. Навсегда.

– Ну знаешь! Италия – не Сибирь. Навсегда – потому что он так решил?

– Я действительно запомнила ту ночь. И не жалела о ней ни на миг.

– Есть небольшой нюанс. Я в Италию не лечу. Я остаюсь здесь. И завтра, и в ближайшие годы я буду жить в той же квартире, работать в том же домашнем офисе…

– И потому тебе совершенно ни к чему влюбленная уборщица, ошивающаяся вокруг?

– Не угадала. Я просто не хочу, чтобы мы оба создавали сами себе трудности, с которыми не сможем справиться.

Черт, как жаль, что внукам будет нечего рассказывать. На самом интересном месте она разведет своими артритными ручонками и скажет: простите, дети, но все закончилось простыми поцелуями…

– Ты замерзла?

– Нет. Просто хочу вернуться в дом.

– Душа моя рвется на части. И большая часть разочарована.

Она заставила себя рассмеяться.

– Не расстраивайся. Я не очень хороша в подпитии и сразу после секса. Говорю же, меня тянет в сон.

– Мой идеал женщины. А может, плюнуть на завтрашний день и…

– Пойдем в дом. Я действительно немного замерзла.

Она была рада темноте. Так хоть не видно разочарования на ее пылающем лице. Срочно, срочно выйти в чат и списаться с подружкой Силли и подружкой Милли! Они наверняка посоветуют перестать комплексовать и заняться парнем всерьез…

– Лили, если хочешь, пройдемся по залам, и я познакомлю тебя с кем-нибудь… интересным и полезным.

– Отлично.

– Да, и не стесняйся сказать, когда устанешь и захочешь домой.

– Разве окончание вечеринки не предусмотрено?

– Нет. Обычно все отваливаются по мере исчезновения спиртного, но у Шеймаса это никому не грозит. Как и вампиров, нас разгоняют лишь первые лучи солнца… Но я не любитель смотреть на наших звезд с утра.

– Что ж, постараюсь не задержать тебя.

– Это я не к тому, не волнуйся. Пока ты здесь со мной, мне все нравится.

– А в шарады будут играть? В фанты? В лото? Во что там еще играли аристократы на званых вечерах?

Брюс рассмеялся тихим грудным смехом.

– ЭТИ не узнают шараду, даже если она выскочит из кустов и даст им по голове. Единственная интеллектуальная игра, которая им еще доступна, это «бутылочка» на раздевание.

– Какой ужас! И это наша элита. Вот у нас, простых трудящих, все совершенно иначе.

– Надо будет сходить как-нибудь на вечеринку к твоим друзьям. Сто лет не играл в шарады.

– Я представляю, как оживится наша компания.

К тому времени, как они достигли дома, настроение Лили вновь улучшилось. Она решила философски отнестись к произошедшему и не сожалеть о неслучившемся – все равно это, как известно, ничему не поможет.

Она чувствовала себя вполне освоившейся в этом великолепном помещении и даже самостоятельно отправилась на поиски дамской комнаты, где ее ожидало смешное и удивительное открытие: кинозвезды первой величины тоже ходят в туалет. Она мыла руки по соседству с очень известной актрисой и даже ухитрилась ни разу не покоситься на нее в зеркало.

Вернувшись в банкетный зал, Лили обнаружила, что мир вовсе не так безоблачен.

Возле барной стойки сидел на высоком табурете Шеймас Тидл. Его взгляд упирался в декольте сидящей перед ним дамы, но, судя по нахмуренным бровям и мрачному выражению лица, отнюдь не сомнительные прелести собеседницы занимали его мысли. Ибо собеседницей Шеймаса была Ширли Бэнкс.

Она напоминала хищную птицу, готовую сорваться с ветки и безжалостно впиться в ничего не подозревающую мышь у подножия дерева. Тощая, злая, напружиненная, она что-то горячо и страстно говорила Шеймасу в самое ухо, и Лили каким-то звериным чутьем поняла: Ширли говорит о ней.