В 1990 году к проделанной Кеннаном работе наш отечественный историк Г. Л. Соболев добавил тщательный анализ фактических неточностей и противоречий, явно исторически неправдоподобных «подробностей» и т. д., содержащихся в документах. Среди них – именование Правительства России в немецком документе, датированном 25 октября 1917 г., Советом Народных Комиссаров, хотя в тот день никакого СНК еще не существовало, и лишь вечером этого дня Ленин с Троцким обсуждали возможные варианты названия будущего Временного рабочего и крестьянского правительства. В другом документе указывается неправильное (бытовое) название «Петербургское охранное отделение», хотя, во-первых, его официальное наименование было «Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в столице» и, во-вторых, Петербург в это время давно уже именовался Петроградом. Подобного рода несуразности перечисляются на многих страницах [53] .

Исследование Джорджа Кеннана было продолжено известным петербургским историком В. И. Старцевым (ныне покойным). Работая в Национальном архиве США, он обследовал личный фонд Эдгара Сиссона, где он обнаружил еще около сорока документов того же происхождения, что и опубликованные сиссоновские, но имеющие более поздние даты и так и не вышедшие в свет.

Среди них – так называемые «документы Никифоровой», призванные доказать, что Германия, готовясь к Первой мировой войне, загодя составляла планы финансовой поддержки большевиков в своих интересах. Анализ Старцевым этих документов неопровержимо доказал, что они были сочинены «ретроспективным» путем, чтобы в подкрепление к уже имеющимся фальшивкам подверстать более «старый» документ «немецкого происхождения». В частности, некий циркуляр германского Генерального штаба своим военным агентам от 9 июня 1914 г. перечисляет среди стран – противников Германии Италию, хотя тогда она была членом Тройственного союза и переметнулась к Антанте только в 1915 году [54] . Другой документ – циркуляр Министерства финансов Германии от 18 января 1914 года – рекомендовал дирекциям кредитных учреждений установить теснейшую связь и совершенно секретные отношения с предприятиями, поддерживающими оживленные сношения с Россией, и среди них – с банкирской конторой «Фюрстенберг» в Копенгагене. Но банкирская контора «Фюрстенберг» никогда не существовала, а реальный Фюрстенберг (псевдоним Ганецкого) жил в это время в Автро-Венгрии, где перебивался с хлеба на воду. Директором же экспортно-импортной конторы Парвуса в Копенгагене он стал только в 1915 году [55] .

Многие документы были изготовлены на поддельных бланках и украшены угловыми штампами немецких учреждений, никогда не существовавших в природе – «Центрального отделения Большого Генерального Штаба Германии», «Генерального Штаба Флота Открытого Моря Германии» и «Разведывательного бюро Большого Генерального Штаба» в Петрограде.

Старцев не только доказал поддельность и органическое сходство обнаруженных им документов и опубликованных «документов Сиссона», но и показал единый источник их происхождения – журналиста Фердинанда Оссендовского. Этот талантливый мистификатор, как установил Старцев, с ноября 1917 по апрель 1918 г. изготовил около 150 документов о «германо-большевистском заговоре» [56] .

Одно из наиболее серьезных обвинений, предъявляемых большевикам, которое рассматривается также и в качестве доказательства их подкупа немцами, – утверждение, что большевики, заключая Брестский мир, действовали в германских интересах и под диктовку немцев.

Однако этот вывод не подтверждается историческими фактами. Будучи вынуждены добиваться перемирия и заключения мира с Германией, большевики шли на это вовсе не ради обеспечения германских интересов, а в силу невозможности дальнейшего продолжения войны. Солдатские массы, которые привели большевиков к власти, давно уже не желали сражаться.

Еще до взятия власти большевиками, 30 сентября 1917 года, военный министр Временного правительства А. И. Верховский, вернувшись из Ставки, записал в своем дневнике: «Нужно придумать, как продолжать войну, при условии что армия воевать не хочет и слышатся даже требования заключить мир во что бы то ни стало…» [57] . А уже 19 октября на заседании Временного правительства он высказывается еще более определенно: «Народ не понимает, за что воюет, за что его заставляют нести голод, лишения, идти на смерть. В самом Петрограде ни одна рука не вступится на защиту Временного правительства, а эшелоны, вытребованные с фронта, перейдут на сторону большевиков» [58] . На следующий день, 20 октября, на выступлении в Предпарламенте Верховский, сделав обзор состояния армии, заявляет: «Указанные объективные данные заставляют прямо и откровенно признать, что воевать мы не можем». Отсюда и выводы: «самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира», «побудить союзников согласиться на прекращение этой истощающей войны, нужной только им, но для нас не представляющей никакого интереса» [59] .

Это понимали и опытные дипломаты союзников. 27 ноября 1917 года английский посол Дж. Бьюкенен телеграфировал в Foreign Office: «Моим единственным стремлением и целью всегда было удержать Россию в войне, но невозможно принудить истощенную нацию сражаться вопреки ее собственной воле… Для нас требовать своего фунта мяса и настаивать на том, чтобы Россия исполнила свои обязательства, вытекающие из соглашения 1914 г., значит, играть на руку Германии…» [60]

Но союзные правительства, как известно, предпочли не прислушиваться к голосу разума, а сыграть на руку Германии, категорически отвергнув идею мирных переговоров.

А ведь Россию действительно уже невозможно было принудить воевать. Более того, крестьянство, одетое в солдатские шинели и получившее в руки оружие, требовало земли. Вся политика 1917 года укладывалась в простые формулы:

Армия требует мира и земли.

Любое правительство, вставшее у власти, удержится только в том случае, если удовлетворит эти требования.

Дать землю, не дав мира, невозможно. В противном случае армия начнет стихийную демобилизацию – уйдет с фронта делить землю.

Тем не менее, большевистское правительство вело линию на всемерное затягивание переговоров. Несколько раз по инициативе большевиков в переговорах объявлялся перерыв, который использовался для предания гласности хода переговоров и условий, выдвигаемых сторонами. Одновременно большевики развертывали революционную агитацию среди немецких солдат. Петроградское телеграфное агентство распространило в конце декабря воззвание к немецким солдатам, в котором они призывались «не подчиняться приказам и сложить оружие». Это, естественно, вызвало резкое неудовольствие германской дипломатии [61] .