– А ты точно Соловьева? – спросила меня Тоня.

Я только пожала плечами. Всю свою жизнь я звалась именно так и была уверена, что это моя настоящая фамилия.

– Посмотри! – воскликнула моя подруга, указывая на последнюю полку, у самой стены. – Вот здесь алфавит заканчивается. Видишь – ячейки Э, Ю и Я? Но почему тут еще какие-то папки лежат?

Действительно, там имелось несколько папок, которые лежали просто так, никак не рассортированные и ничем не обозначенные. Я схватила верхнюю из них, раскрыла – и увидела свою собственную фотографию.

Точнее, даже две фотографии – на одной из них я была изображена в возрасте, наверное, лет двух, когда и попала в детский дом. А на другой – уже старше, лет восьми, то есть когда меня перевели сюда, в Подмосковье.

Словно зачарованная, я листала свое личное дело, которое было на удивление тонким. Там имелся перечень всех тех детских домов, где я уже успела побывать. Но это я и так наизусть знала. Меня интересовало иное – кто мои родители и где они?

Сведения о них нашлись тоже. Всего пара строчек. Имя, отчество, фамилия. Моего отца, оказывается, звали Николай Петрович Соловьев. Мою маму – Ольга Ильинична. Были указаны год рождения и мамы и отца. И все, больше никаких сведений. Ни о нем, ни о ней. Ни адреса, где я жила с родителями до того, как оказалась в детском доме. Ни хотя бы малейшей зацепки.

Я перевернула последнюю страницу и увидела пришпиленную к листу канцелярской скрепкой пожелтевшую фотографию небольшого формата, на которой была изображена удивительно красивая женщина, с которой меня объединяло одно: несомненное семейное сходство.

– Твоя матушка! – присвистнула Тоня. – А какая красивая… Она у тебя что, актриса театра и кино, что ли?

Мне польстило то, что у меня оказалась такая красивая мама. Ведь чья еще фотография могла находиться в моем личном деле? Но фотографии отца я в папке не обнаружила. И отчего-то от этого заскребли на душе кошки.

Почему эта красивая женщина бросила меня? Не хотелось думать, что она поступила так по собственной воле… Странно, но о моем детстве у меня не было ни единого воспоминания – за исключением странного и страшного сна, который время от времени заставлял просыпаться с криком на устах.

Неужели это все, что осталось у меня от прошлой жизни? И неужели… Об этом тоже думать не хотелось… Неужели той жертвой, что лежала на кровати, с которой капала кровь, той несчастной без головы была именно моя мама?

От этой мысли я вздрогнула, а потом отшпилила фотографию и решительно положила в карман.

– Ты что делаешь? Ее же могут хватиться! – воскликнула Тоня.

– Ну и что с того? – ответила я хладнокровно. – Ты что, считаешь, что директор постоянно просматривает наши дела? Конечно, нет! И другие сотрудники детдома наверняка тоже их не листают. А если кто и вспомнит вдруг, что раньше тут была фотография, то подумают, что она просто затерялась. Вот и все. Ведь никто и представить не может, что мы с тобой пробрались в архив!

В конце концов мне удалось убедить Тоню. Сначала я вообще хотела прихватить все свое личное дело, однако поняла, что вот этого делать не стоит. Пропажа документов вызвала бы переполох, и кто знает, чем бы все закончилось. А исчезновение фотографии, к тому же пришпиленной к последней странице, точно останется незамеченным.

Я старательно переписала данные о своих родителях, обнаруженные в личном деле.

Настала пора ретироваться. Мы осторожно вышли из архива, заперли сначала обитую железом дверь, затем дверь, что вела в кабинет Виолетты Андреевны, и отправились в спальню.

Но заснуть я в ту ночь, конечно же, не могла, потому что меня переполняло странное, тягостное возбуждение. Я то и дело поднимала фотографию, прижатую к груди, и смотрела на нее в темноте, хотя ничего видно-то и не было. Но красивые черты женщины – моей мамы! – настолько прочно врезались мне в память, что мне казалось, будто я в самом деле вижу ее лик на картонном листочке.

Рано утром, еще до того, как раздался сигнал к подъему, я спрятала фотографию в укромном месте, в одном из своих тайников. А потом начался новый день, а вместе с ним и обыденная жизнь в детском доме.

Никто так и не заподозрил, что мы с Тоней побывали в архиве, и этот общий секрет еще больше сплотил нас.

Прошло еще некоторое время, и стало известно, что наш директор, хитроватый с виду седой мужчина с украинским говорком, уходит на пенсию. Всем было интересно, кого же назначат на его место. Отчего-то в душе у меня теплилась совершенно нереальная, даже глупая мечта – что новой директрисой станет красивая женщина, на чью фотокарточку я любовалась чуть ли не каждый день. Что именно она войдет однажды в холл бывшего княжеского двора, я увижу ее, и у меня екнет сердце. А ее взгляд скользнет по мне сначала равнодушно, затем ее лицо переменится, женщина подойдет ко мне, и я замечу, что в ее глазах стоят слезы. А потом…