Первое. Гуманистический синтез корпоративизма и синдикализма — это отнюдь не фашизм. Это — знаменитый «новый курс» американского либерала Франклина Делано Рузвельта. Не верите — спросите Арбатова.

Второе. То, что все — за государство, — это, простите, для дураков. И вместо того чтобы меня осуждать — почитайте А. Янова и многих других. И честно скажите — готовы ли вы бороться за сильную, процветающую Россию? Со своим национальным правительством? Единую и неделимую на протектораты и доминионы.

Третье. Как профессионал — определитесь по отношению к «странному курсу».

Четвертое. Русский фашизм, в котором вы меня обвиняете, — это фикция. Я был во всех местах, где русские третировались с изощренной жестокостью, — и нигде, слышите вы, нигде я не видел ни разу попытки отмежеваться от инородцев, начать группироваться по национальному признаку. Нигде, кроме узкой прослойки советской псевдоэлиты и нарождающейся буржуазии, мне не встречалось ни национальной кичливости, ни ксенофобии, ни антисемитизма.

Но если «ваши», в том числе и в ЦК КПСС, так поощряли крутой национализм армян, грузин, азербайджанцев и прибалтов, в первую очередь, то как вы планируете избежать роста русского национального самосознания? Ведь даже в модели Янова — при ее удачной реализации — ничего не сказано о том, как пойдет процесс после расчленения России.

Или вам не известно, что такое иррадентизм — борьба за воссоединение разорванного этноса? И не известно, в каких формах такая борьба происходит? Спросите у Старовойтовой!

Сегодня есть один судьбоносный вопрос — в каких формах произойдет становление русского национального самосознания? Вот действительно проблема величайшей, метаисторической важности. Но вы-то что делаете? Я объясняю. Итак.

Пятое. То, что вы делаете, приведет к весьма печальному результату. Вы, наверное, плохо осознаете его. Но тогда всмотритесь пристальнее в то, что происходит в России. И задайтесь вопросом, почему во всем спектре ваших оппонентов выбраны оказались для дискредитации именно определенные лидеры. И почему именно газета «День» (а не неизмеримо более крутые издания) была основным объектом нападения «Московский трибуны», наравне с православной церковью? Может быть, ваших коллег пугает вовсе не русский фашизм? Может быть, они ему за его очевидную разрушительность готовы простить «остальное»? Может быть, они даже готовы спонсировать все патологическое, что связано с возможными формами становления русского национального самосознания? Может быть, их пугает совсем не фашизм, который ничего, кроме гибели, России предложить не способен? Может быть, их пугает государственность и почвенность? То есть то, что может примирить и спасти? Странный курс, правда ведь? Я не навязываю вам, да и никому другому свои выводы. Я просто думаю вслух. Судя по всему, такая моя склонность к сдержанности в определениях вас не устраивает. Вы усматриваете в этом мое желание туманно излагать свои мысли. Что ж, наверное, в чем-то вы правы. И я хочу продемонстрировать вам, что умею воспринимать критику и корректировать свою позицию. Поэтому, в знак уважения и искреннего желания избавиться от критикуемой вами «туманности» моего изложения, — шестое и последнее.

Сегодня все обвиняют друг друга в фашизме. И никто не говорит, что это такое? В своей книге «Постперестройка» мы определились по этому вопросу, мы дали определение фашизма на современном этапе. Кроме нас, этого никто до сих пор не сделал. А значить, всех устраивает возможность использовать это слово как жупел, как пространство для спекуляций. С этим пора кончать. Мы действительно в преддверии не только коричневой, но и просто черной чумы. Но почему? И кто виноват? И что делать?

Вы все время печатаете какую-то случайную бумажку из архива ЦК КПСС, адресованную Горбачеву. Вы бесстыдно выдергиваете из нее то одно, то другое предложение, трактуя это предложение далее по всем нормам высокой «цекистской» схоластики эпохи застоя. Но бумаг-то я в ЦК КПСС писал очень и очень много. Все они наличествуют. И я намерен использовать их в своих последующих публикациях. Так вот, еще в 1988 году мы подали бумагу в ЦК КПСС, предупреждая о скором пришествии фашизма. Мы определили и срок — 3–4 года. И формы («черная чума»). И, главное, причины.

Вот они:

— эрозия исторического сознания;

— угроза люмпенизации населения в ходе уже тогда обозначившегося «курса странных реформ»;

— инверсия в массовом сознании по схеме: «красное — черное»;

— ритуальное поругание отцов, доведенное, как мы писали, «до уровня библейского надругательства» — как оккультная предпосылка фашизации населения, и прежде всего молодежи;

— криминализация общества, апология «криминалитета» в средствах массовой информации;

— дискредитация всего, связанного с Великой Отечественной войной, причем на уровне психологической войны против своего населения;

— «отмывание» эсэсовцев, полицаев, других фашистов, как борцов с коммунизмом, именно в демократической прессе;

— апология политического терроризма и экстремизма в той же демократической прессе;

— апелляция к голосу крови, к национализму в крайних его формах — опять же в демократической прессе;

— и т. д.

Бумага оказалась под сукном. Теперь очевидно, что все указанные процессы были положены в основу «странного курса».

Таким образом, сторонники «странного курса» инициировали черную чуму в нашем обществе. И я утверждаю, что это происходило сознательно. Еще раз я готов доказать это свое утверждение где угодно и когда угодно. И я обвиняю псевдодемократические, псевдолиберальные силы в том, что, выбирая «странный курс» и будучи предупрежденными о фашизации, как его неизбежном следствии, они не только не сделали выводов, а, наоборот, усилили все факторы, ведущие к фашизации, до предела.

Я не говорю, что Лацис, Янов или кто-либо другой, в том числе и читавшие нашу записку — фашисты. Но то, что их идеология «странного курса» ведет к фашизму, — это я готов утверждать.

И это серьезно, очень серьезно.

Москва, 3 февраля 1992 г.

Газетный вариант опубликован в «Дне», № 7, 1992 г.

В Москве пролилась кровь. И необходимо, чтобы те, кто ее пролил, ответили за это. В Москве случилась беда, и необходимо сочувствие, сострадание, скорбь по поводу этой беды.