Эта разновидность гуманизма базируется на том, что где-то далеко, возможно даже слишком далеко от тебя, есть такая сфера торжества Света. Есть Небесная Родина.

Силы, сконцентрированные в этой страшно далекой от нашей юдоли печали и зла трансцендентной сфере, являются носителями Всеблагости, но не всемогущества. Они лишены непосредственной власти над миром.

Такой тип веры, зародившийся на склоне античной эпохи, всегда привлекал людей, склонных к скептицизму и одновременно категорически не желающих отступать под натиском зла. Являясь, безусловно, более твердой опорой, нежели гуманистический волюнтаризм, такая вера без упования способна дать импульс категорической и безусловной стойкости отдельной человеческой личности перед лицом зла. Она может быть основой героической гибели. Она может породить «стойкого принца» или Гамлета. Да, это много, скажем мы. Но это не есть то, что может остановить лавинообразный поток тотального обрушения. Тому злу, которое готовится сегодня к очередной атаке, почти безразлично, будет ли отдельная личность «стойкой» перед его лицом или же она поддастся искушению. Это зло будет исходить из аксиомы, гласящей, что враг, который не сдается, должен быть уничтожен.

И гуманистический гностик будет сброшен «бульдозером» в один «котлован» с историческим оптимистом.

Если мы всерьез говорим о теологии борьбы, то мы должны признать, что место Гамлета на исторической арене сегодня заменяет Фортинбрас, готовый не только умереть за свои убеждения, но и возглавить борьбу за них здесь, в этом мире, организовать борьбу, сплотить вокруг себя людей и отстоять те ценности, в которые он верит, те святыни, которым он поклоняется.

Известно, что каждый, кто становится на путь борьбы, проходит испытание, искушение злом. Любая борьба в этом реальном мире оборачивается тем, что борющийся герой соприкасается с материей, которая несет в себе ядовитые бациллы смертоносных заболеваний духа. Велик соблазн заявить о том, что зло есть первичная субстанция, которую можно преобразовать в добро, подчиняя зло воле Рыцаря Света.

Подобная гуманистическая алхимия сотворения «чистых» веществ из «нечистых» крайне сомнительна и чревата страшными перерождениями. В этой разновидности гуманистических проектов большое внимание уделяется творческой силе зла. Практически любая разновидность материализма, доведенная до своего логического завершения, апеллирует к злу. Это происходит хотя бы потому, что констатация однополярности мира, его принципиальной сводимости к одному ингредиенту — материи — ставит вопрос о диалектике света и тьмы. Если первична материя, то есть тьма, и если свет порожден ею, то вопрос о творческой силе света, как минимум, можно считать открытым. «Я тебя породил — я тебя и убью». Этот тезис вполне применим в рамках той модели, которую предлагает нам материализм любого вида, в том числе и марксистский.

Много раз уже отмечалось, что главным парадоксом марксизма и его ахиллесовой пятой можно считать учение о том, что единственным путем, приводящим к царству света, к царству коммунизма, является развязывание классовой борьбы, то есть апелляция к злу. Но ведь это логически следует из экономического учения марксизма. Заимствуя из предшествующего периода прогрессизм, оптимистическую веру в прогресс, марксизм одновременно настаивает на том, что социальная природа человека — вовсе не разумная и добрая, как считали Руссо и его последователи, а напротив, социальная природа — злая, корыстная, основным фактором истории провозглашена корысть, идеалы — объявляются не более чем производным от интересов, борьба классов за обладание земными благами провозглашается сутью истории, ненависть между богатыми и бедными культивируется и декларируется в качестве спасительной силы.

Мы при этом ни в коем случае не стремимся демонизировать марксизм, как это пытаются делать наши оппоненты из противоположного лагеря. Сейчас это было бы слишком пошло, слишком по-филистерски, как любил говаривать Маркс. Мы, напротив, хотели бы подчеркнуть заслугу Маркса в том, что он своими исследованиями прикончил филистерский, или профанныи, гуманизм и этим, с нашей точки зрения, сотворил доброе дело. Критика Марксом гуманистических благоглупостей носит непреходящий характер. Да, Маркс вместе с его гениальным соратником Ф.Ницше нанесли смертельные удары гуманизму, но какому? Тому, чье место на свалке. Тому, чей труп смердит уже не одно столетие. Вот уж поистине, этот раздувшийся труп мещански-сентиментального гуманизма, тем более «сладенького», чем больше мерзостей творилось в мире, освященном его фарисейством, к концу XIX века было уже «ни объехать, ни обойти. Единственный выход — взорвать».

И взрыв состоялся. Приговор был произнесен. Но во имя чего?

Мы отвечаем — во имя нового гуманизма, свободного от риторики, жесткого и сурового. И этот гуманизм, отправляясь от Маркса к Ницше, неминуемо должен был их же и отрицать, и в первую очередь отрицать в них веру в творческую силу зла, отвергать в них антирелигиозный и антиморальный характер, бунтовщичество и титанизм, разрыв между целью и средством.

Это действительно категорически необходимо отрицать. Отсюда один лишь шаг до мистерии Тьмы, и, как мы покажем ниже, этот шаг вскоре был сделан. Но нельзя «выплескивать с водой и ребенка», нельзя не видеть высокого смысла фразы Фридриха Ницше: «Человек — это то, что необходимо преодолеть», нельзя не ощутить открытости будущему коммунистической идеи нового человека. То, что необходимо сегодня, должно быть отрицанием марксовского отрицания, должно быть преодолением ницшеанства, но вовсе не игнорированием того и другого с пошлыми ссылками на то, что эти мыслители послужили становлению злых сил, тоталитарных режимов. Мы должны помнить, что мыслители служат лишь истине.

Гуманистическая алхимия чревата страшным соблазном. Суть его в следующем. Если Тьма первична и из нее порождается Свет, то долг каждого сотворить эту Тьму в самом себе и через эту Тьму, приводя ее количество в новое качество, разжечь Свет. Эта попытка осуществления Света из Тьмы в ритуальной практике, в политической практике, в моральной практике индивидуума имеет страшный смысл и сопряжена с испепелением всего человеческого в человеке. Отрицая этот путь, мы все же должны признать, что подобное самосжигание, превращение своей сакральной субстанции в неглессу — в черную первоматерию — имеет право на жизнь там и только там, где речь идет об индивидуальном творчестве, обращенном к Свету, поскольку здесь оправданием служит страдание: сверхчеловеческое напряжение, подвижничество особого рода. Бездна, смотрящая на нас глазами Пушкина, Гоголя, Достоевского, Блока, есть Бездна, преодоленная белым огнем творчества, искупленная страстями по Абсолюту. И наше отношение к ней — это благоговейная сдержанность.

Возможно такое алхимическое упорство и в политике. Но лишь в одном-единственном случае. А именно когда уже настала не тобою сотворенная кромешная Тьма, когда лишь бросок в ее недра может остановить сокрушение Мира. Этот трагический бросок, осуществлен Лениным, и здесь нам тоже не пристало глумиться, а пристало лишь сдержанно и строго соизмерять содеянное. Но во всякой подобной алхимической трансмутации должна быть высокая покаянность и твердое сознание запретности подобных актов. Формула их оправдания может звучать в терминах типа «окаянная оправданность», что означает «недопустимую допустимость», сознание великой греховности, действительной, а не надуманной уникальности исторического момента, суперкатастрофы бытия.