Задавался ли он сам вопросом, почему ему этого мало? Не размышлял ли в ту светлую ночь на летном поле возле неподвижных самолетов, что ведь можно бы и ему остановиться, смириться с уже достигнутым - и пусть летают другие?

Компанейский парень Юрка Гагарин старался в те вечера остаться один...

Нет, он не был домом с распахнутыми дверями, куда можно было входить каждому. Рискую привести другое сравнение: он напоминал скорее маленькую крепость, ворота которой распахивались часто, но не всегда. Я недаром потом добивалась у всех: не был ли он немного скрытным? Чувствовала, что его характер не так уж прямолинеен, как казалось со стороны. Радостная юношеская улыбка не исчерпывала душевного арсенала Гагарина.

И, чтоб уже перевернуть эту страницу, закончим ее воспоминанием инженера аэроклуба Егорова:

«Раннее утро. В самолете за № 06 сидит Гагарин. Он ждет, когда А.В. Великанов, руководитель полетов, разрешит ему подняться в воздух. «Добро» получено. На сиденье кладут балласт, мешок с песком. Самолет, управляемый Гагариным, выруливает на линию старта. Машина плавно отрывается от земли, поднимается все выше и выше. Еще один курсант пошел в воздух, еще одним летчиком стало больше».

ОРЕНБУРГСКИЕ ЛАНДЫШИ

И вот пришел этот день, когда им, выпускникам аэроклуба, вручили железнодорожные билеты до Оренбурга. Кроме нескольких человек, получивших направление в другое летное училище, все они были тут и заняли чуть не целиком плацкартный загон.

Бывалые путешественники - вроде Юрия Гагарина, который с пятнадцати лет на колесах, да его тезки Юрия Гундарева, побывавшего на действительной службе, - устраивались на полках как полагается: по ходу поезда. Но были и новички, впервые оставлявшие родительский кров. Им не хотелось признаваться, что вокзальный шум и терпкий, специфический запах вагона одурманивали, вызывая попеременно то робость, то бурный прилив надежд. Скорей бы покинуть знакомый город, оторваться от его корней и, как тополиное семечко, полететь по ветру!

Поезд отошел до наступления сумерек. Кончались последние дни сентября, обильного яблоками. Двадцать четвертого им подписали дипломы.

Как и предыдущие свидетельства, которых у Юрия уже накопилось порядочно, и этот диплом казался ему пропуском в очередную перемену. «Самолет - отлично; мотор - отлично; самолетовождение - отлично»... Отличное самолетовождение нелегко ему далось. Он вовсе не ощущал самолет «своим продолжением», как пишут обычно о летчиках. Стальные руки-крылья не были его руками, а пламенный мотор не стучал в ритме сердца.

Вместе со всеми и он пел эту вызывающе-звонкую песню в строю, когда курсанты аэроклуба шли от палаток к столовой, но в воздухе отношения человека и машины усложнялись. Они напоминали скорее единоборство. Самолет послушен человеческой руке, но только если она бестрепетна. «За самолетом надо следить с оба», - говаривал Великанов.

И все-таки самолетовождение у него отличное. Это написано черным по белому. Юрий лежал в затихшем вагоне. Его взгляд встретился с бедовым зрачком Гундарева. Тот свешивал черноволосую голову с верхней полки. А на соседних полках уже спят...

– Едем?
– прошелестел одними губами Гагарин.

– Едем!
– так же беззвучно отозвался второй Юрий. Они понимали без слов: мечты начинают сбываться!

Но в Оренбурге, где их никто не встретил на шумном вокзале, они не то чтобы растерялись, но малость притихли. Надо было найти сначала дорогу к военному авиационному училищу летчиков. (Название выучено давно и без запинки.)

Гурьбой, с чемоданчиками на весу, они переходили от улицы к улице, читали таблички незнакомых переулков, пока не очутились перед большим старинным домом из красного кирпича, загнутым буквой «П». Совсем рядом, через сквер, под обрывом, текла река Урал. Разве они не наслышаны о ней с детства?

Урал, Урал-река!

Шумлива и глубока!

На этой стороне - Европа, на другом берегу - Азия.

Но глазеть недосуг, они еще насмотрятся. В своих штатских пиджаках и брюках навыпуск, хотя и налетавшие по двенадцати часов, сдавшие мотор, аэродинамику, и прочая, и прочая, они почувствовали себя неуютно в длинном коридоре, через который деловито пробегали подтянутые юноши в зеленом. Несколько дней, пока сдавались экзамены, новички мужественно старались не замечать разницу.

Но настал желанный, нетерпеливо ожидаемый ими час, когда их чубчики и шевелюры попадали под ножницами цирюльников, когда после бани они шли уже преображенными в сапогах и гимнастерках с латунными птичками на погонах. Им дали попервоначалу довольно много времени, чтобы намотать портянки, пришить воротничок, потому что военная служба начинается с опрятности.

Первые месяцы проходили вдалеке от аэродрома: они прилежно зубрили устав, занимались тактическими учениями.

Ранняя осень сменилась поздней. Уже отпылали деревья, и все чаще перепадали зябкие дожди. Мокрые листья прилипали к сапогам, когда учлеты шли строем по деревянному мосту через Урал. И хотя раздавалась предостерегающая команда «Не в ногу!», им было трудно сдержать ликующее чувство единства, когда подошвы так крепко отщелкивают шаг, а руки ладно, красиво взлетают в такт движению.