Я успеваю закончить роман перед тем, как стемнеет. Квартира кишмя кишит звуками. Их издают непоседливые голоса и фальшивая тишина, отданная на откуп трескотне телевизора. Контраст между книгой и звуками столь разителен, что я снова впадаю в прострацию, но не рисую, как раньше, кольца на потолке, а таю клетка за клеткой в сгустившихся сумерках. Теперь, когда ушел свет, я оказался словно бы по противную сторону – от него, романа и запечатанной под переплетом любви. Я снова лунатик. Остается дождаться луны. Если уж мне суждено подбирать со стола Фортунатова крохи и пробавляться безвыходно донжуанством, удобнее делать это в сомнамбулическом состоянии.

Наконец они появляются. От них чуть пахнет спиртным, чуть – той кислой закваской стыда и задумчивости, какой маскируют супруги свое нежелание близости. Скоротать дежурство в приемной у сна им помогают журнал и газета. По упавшему шелесту я понимаю, что раб Божий уснул.

Он спит, как ишачит: дышит прерывисто, жалобно, но вдруг огрызается храпом, чтобы взвизгнуть испуганной фистулой и захолонуть. Кошмар его – толстая тетка – опускается гузном на грудь и шепчет на ухо угрозы. Длится это с минуту, потом гузно растворяется, и моросящими вдохами рогоносец-прелюбодей семенит обратно в мелкий, неискренний сон, где вместо шагов хлюпают слюнкой его трусоватые стоны.

Промежутки меж всхрюком и всхлипом становятся все короче. Ксения лежит без движения, повернув к супругу лицо и не сводя с него глаз. Пристроившись сзади, я принимаюсь за дело. Кровать под нами колышется. Впечатление такое, будто хозяина наша запретная нежность убаюкала лучше, чем дележ океана с женой. Иногда, думаю я, именно этого им не хватает – третьего, вовсе не лишнего. Во мне просыпается чувство, которое больший наглец назвал бы, пожалуй, родительским. Я ощущаю себя многоопытным шкипером, ведущим корабль во тьме сквозь опасные рифы – без карты и компаса, доверившись лишь осязанию и волне. Их мне будет достаточно, чтобы добраться до берега.

Я не забыл, что Ксения говорила про спину. Тело хозяйки трепещет, будто внутри у него беснуются призраки всех не рожденных детей. Она молчит – даже зубы не лязгают, но в океане под нами затевается шторм. Плевать на него! Я хочу, чтоб она навсегда унесла в себе эту ночь – не раскаяньем, а упоением, не грехом, а крещением, вспышкой, а не пятном. А еще хочу верить, что, когда она смотрит сейчас неотрывно на мужа, в ее черных глазах полыхают не одни только страсти и месть. Я хочу, чтоб в ее что-то вспомнившем взоре блеснула, как в небе разрядом, любовь. Может быть, я хочу слишком многого…

Когда я встаю, муж выдает уже трели. Сон его торжествует, поет. Не таясь, я облачаюсь подробно в костюм, целую Ксению в лоб (лицо так распахнуто взглядом, что я задеваю губами пылающий жаром зрачок) и выхожу вон из спальни. Под каблуками чеканит шаги африканское древо. Если муж вдруг проснется и спросит, что я здесь делаю, можно ответить ему, что я снюсь. В этом будет ирония правды: сон у лунатиков крепкий, значит, я снюсь и себе самому.

В зеркале над сундуком, словно символ двусмыслицы, отражаются пара нулей, двоеточие, две единицы. Перевернув их в уме, я понимаю, что надо спешить.

Внизу на стоянке меня ожидает машина. Ее темную сталь скоблит добела лунный свет. Я еду к шлагбауму и моргаю фарами будке. Барьер поднимается. Когда ты бежишь от кого-то, все просто. Особенно если бежишь налегке – без себя.

Я петляю по переулкам, выскакиваю на кольцо и вышибаю из двигателя табун лошадей. Точный адрес мне не известен, зато имя Синицы и дом я запомнил: мы заезжали за ней как-то с Жанной. (“Содержанка? – Конечно. – Квалификация? – Высшая лига. – Место? – В тройке призеров. – Берем на заметку? – Как раз не берем. – Почему? – Потому что красивей меня и гораздо моложе”.) Во дворе я жму на клаксон. Узнаю в одном из окон и выхожу из машины. Моим появлением она озадачена, но не сказать, что расстроена. Даже не хмурится, только поводит плечом. Потом улыбается и раскрывает в приветствии ладонь. На пороге подъезда зудит зудом зуммер.

Добро пожаловать в миф, господин Приятный Сюрприз, думаю я уже в лифте. Поиметь в один день и жену, и любовницу – доблесть, достойная Дон Жуана. Им я сейчас и служу. Я презираю свое амплуа, но иного лишен. Невозможно всегда быть не тем, кем тебя все считают. Не побывав, пусть какое-то время, другим, нельзя стать, хотя бы на время, собою. На то и расчет…

За расчетом – отчет. Хронометраж пребывания Дона Ивана в гнезде у Синицы:

23:30–00:15 – беседа и ужин;

00:15–00:45 – упражнения в постели (первая серия);

00:45–01:15 – перекур и водные процедуры;

01:15–02:30 – упражнения в постели (вторая серия);

02:30–03:45 – перекур, сон гостя в ванне и отъезд хозяйки на заемном транспортном средстве по местожительству его владельца;

03:45–04:15 – возвращение хозяйки домой на такси и обсуждение с гостем перипетий по незаметному возвращению заемного транспортного средства его законному собственнику;

04:15–05:45 – упражнения в постели (третья серия);

05:45–09:20 – гигиена и сон;