Он улыбнулся. Медленно взмахнул руками, перемещаясь по воздуху со стола на стул.

– А вы не могли бы, – попросил я, обводя ладонью пространство комнаты, – немного того... прибраться, что ли? А то в глазах рябит.

Одно из зеркал громко треснуло. Из черной поперечной щели покатились вниз, к полу, капли прозрачной, как слезы, жидкости. Коростелев вроде бы как и не услышал мою просьбу. Он бездумно поводил глазами вокруг. Движения его утратили стремительность. Зато комната окончательно ожила. С затянутого дымом потолка пролился короткий черный дождь. Покрылись трещинами еще два зеркала. Из досок стола между посудинами проклюнулись коричневые ростки, вытянулись вверх, меняя окраску на более светлую. Бутоны на позеленевших стеблях распустились, и я увидел на столе кусты роз. Правда, цветы были какого-то странного грязно-бежевого цвета, как подгнившие пирожные. Дрожа, они постепенно растворялись в душном воздухе, как на экране неисправного телевизора. И шепчуще-лязгающий шум, все нараставший в комнате, раздражал.

– Ну-с, молодой человек, какие еще будут вопросы? – Теперь голос Коростелева звучал вовсе не доброжелательно. А надменно.

Невольно поежившись, я пожелал Максу скорейшего возвращения. А то как-то совсем неуютно тут стало.

Дверь в комнату распахнулась. Ворвался Макс, а за ним сунулись двое давешних мертвецов, которых мы оставили у дверей.

– Скажи им, Серега! – заголосил он с порога. – Пусть отвяжутся от меня! Не могу я так... когда на меня кто-то смотрит! А они как привязанные, сволочи!..

Он швырнул посудину и вытер пот с лица. Посудина – она была пустой – брякнула о пол и разбилась. Глиняные осколки все подпрыгивали, подпрыгивали и не могли успокоиться. Макс не смотрел на них, он смотрел на Коростелева.

Тот, сидя на стуле, руки сложив на коленях, очень медленно повернулся к нему. Лицо его окаменело в странной гримасе – верхняя губа капризно подернута кверху, нижняя далеко оттопырена. Глаза «монаха» были неподвижны.

– Там, внизу, – продолжал Макс, недоуменно оглядывал изменившегося приятеля, – что-то происходит. Эти мертвецы как взбесились. На нижних мостиках я видел нескольких, они, кажется, идут сюда... Наверх... Серега! Серега, ты меня слышишь?

– Слы...шу... – Губы Коростелева чуть двигались, оттого слова выговаривались едва-едва. «Слышу» получилось у него косноязычно и малопонятно – «слы-ву...». Но он еще мог говорить.

– А зачем ты вызвал сюда мертвецов? – выкрикнул я вопрос, который мог бы уже и не задавать. – Зачем ты собрал их всех со Скалы? Попробуй это объяснить, кандидат хренов!

– Никита, что происходит? – сквозь шум долетел до меня голос оружейника. – Что с ним?

– С ним? С ним ничего. И это – то, что с ним ничего, – я понял уже минут десять как. Если бы ты раскинул мозгами, а не скакал бы здесь от неуемной радости, ты бы тоже понял.

– Что? О чем ты?.. Почему он вдруг... как замороженный стал?

– Потому что исход энергии кафа волнообразен, дурак! Прямолинейно и непрерывно лишь действие источников энергии слабой мощности! Ты мне сам говорил об этом, забыл?

– Какой каф?.. Ты что с ним сделал? При чем здесь каф?

– И сейчас идет новая волна!

– Какая вол... Куда ты смотришь?

Поворачиваясь к тому, во что упирался мой взгляд, оружейник развернулся на сто восемьдесят градусов.

И закричал.

Голый мертвец упал на Макса, обхватив руками его за талию, – словно блудный сын, жаждущий прощения. Оружейник попятился назад, таща за собой цепко держащегося голого. Второй мертвец двинулся следом, покачиваясь то в одну, то в другую сторону, – выбирал момент, чтобы наброситься.

Макс размахивал руками и орал, многократно перекрывая неживое гудение комнаты. А у меня не было никакого оружия. Где мой волшебный меч, во всех приличных историях полагающийся всякому уважающему себя Избранному?

Я схватил стул, размахнулся и швырнул его в голову покрытого шерстью мертвеца. Стул тяжело ударил в мертвый лоб и раскололся надвое. Мохнатый остановился. Повернул башку ко мне. Из разруба на его морде поверх подсохшего сочился свежий белесый гной. В шерсти на лбу и щеках застряли мелкие деревянные ошметки. Крупные щепки застряли в нагрудных космах. Он двинулся в мою сторону, но его занесло к стене – плечом он сдвинул зеркало, и оно плашмя рухнуло на пол, грохнула тяжелая рама, зазвенело разбитое стекло. Мертвый затоптался на месте, оглушенно помахивая косматой башкой, разбрызгивая по уцелевшим зеркалам капельки гноя.

Оружейник колотил кулаками по голове своего противника, все отступая к столу. Внезапно он выгнулся и завизжал. И чуть не упал. Я увидел, как голый куснул его за бок – раз, другой, – сцепил зубы и, совсем по-собачьи зарычав, стал рвать зубами плоть и одежду. Обладай он, помимо звериной ярости, еще и звериной пастью, от оружейника вмиг осталось бы две окровавленные половинки.

– Ножи! – закричал я Максу. – Ножи!

На секунду он обернулся – в моем сознании четко отпечаталось его покрасневшее мокрое лицо и перекошенный рот.