Может, это были уже и не «Амурские волны», а что-то совсем другое. Старик Хоменко стал подпевать гармони и что-то выкрикивать – Илья узнал его сиплый голос. Вдруг аккуратный хлопок присоединился к общему шуму. Илья не сразу сообразил, что это выстрел.

Следующий выстрел был слышнее – или показался таким, потому что Илья понял, что стреляют. Затем Обитель Пропавших Душ вздрогнула изнутри, стукнула и звякнула какими-то уцелевшими мелочами и стеклянными осколками. Что-то упало с крыши. Единственное окно, отважно желтевшее среди ночи, распахнулось внутрь, теряя стекла, треща ветхой рамой и размахивая зелеными занавесками.

Илья из своего куста видел, как старик Хоменко высунулся в окно. Он навалился гармонью на подоконник, растянул меха в оглушительном органном вое и закричал на весь мир:

– Убивают!

За его спиной светилась не тусклая лампочка в одном из рожков стародавней люстры, а целое пламя – большое, подвижное, светло-рыжее. Пламя было настоящее и живое.

В ту же минуту из подъезда выскочили двое. Одновременно, будто до того они долго репетировали, оба открыли дверцы «Волги» и упали внутрь салона. Еще не совсем они успели туда убраться и закрыться изнутри, как мотор уже повысил голос. «Волга» тронулась, шелестя по размокшим листьям.

Не может быть! Серая «Волга» снова уезжала в темноту! Снова она ускользала, снова делала сомнительной выдумкой все, что знал о ней Илья! Это было самое обидное.

Как и в самый первый вечер, Илья стал шарить по земле. Он искал камень или хотя бы достаточно увесистый ком грязи. В руку ему сунулся обломок кирпича, крупный, почти половинка. Годится! Именно то, что нужно, – тяжелый, насосавшийся осенней влаги, склизкий кирпич.

Илья бросил кирпич, от злости даже не подумав, что сделается виден в свете подфарников «Волги». В свой бросок он вложил все отчаяние, какое копилось много дней и по разным поводам. Было этого отчаяния так много, что ни один прежний удар – палкой, кулаком, поролоновой фруктиконовой лапой – не мог его вместить.

А на этот раз получилось! Кирпич с треском пробил лобовое стекло «Волги» и ухнул куда-то в глубину салона. Оттуда донеслись матерные вопли, машина чуть вильнула. Из ее бокового окна высунулась чья-то рука, и снова хлопок выстрела сдвинул воздух.

Илья в это время стоял на четвереньках под сиренью. Он шарил руками по мокрым листьям и искал второй кирпич. Со стороны проспекта Энтузиастов наконец послышалось верещание сирены. Что-то блеснуло и замелькало в темноте, плотно обложившей Обитель Пропавших Душ.

Дверцы «Волги» снова распахнулись как по команде – теперь целых три. Казалось, машина замахала крыльями, собираясь взлететь. Трое выскочили из «Волги». Они бросились бежать в потемки. Илья даже знал, куда им нужно – подальше от проспекта, поближе к глухим дворам, к окраине, к частным домишкам с задраенными ставнями, к гаражам, к свалкам, которыми неопрятная цивилизация метит границы своей территории, как хищники метят нечистотами свои владения.

Один из троих бандитов – должно быть, водитель, которому досталось то ли кирпичом, то ли осколками, – бежал не так ловко, как прочие. Он не сразу скрылся из глаз и зачем-то петлял по двору.

Времени хватило как раз на то, чтобы Илья нашел новый снаряд. Кирпичей под сиренью больше не было, зато завалялась литровая пластиковая бутылка из-под какой-то плохонькой колы. Теперь вместо колы бутылка почти наполовину наполнилась дождевой водой и была довольно тяжелой и управляемой. Илья подумал, что предпочел бы грязной холодной водице коктейль Молотова, но все-таки швырнул бутылку в убегавшего. Тот крякнул. Какой-то огонек дернулся и мелькнул рядом с ним, а хлопок, уже узнаваемый, пригнул Илью к земле.

В первую минуту Илья подумал, что бутылка все-таки стрельнула в бандита. Потом он понял, что было все прямо наоборот – это бандит выстрелил в него. Илья упал под куст и уткнулся лицом в мягкие сиреневые листья. Они были холодные и пахли не прелью, как утверждала в стихах мать и целая толпа других поэтов, а сырой землей, осенью, древесными грибами и некипяченой водой. Зарыться бы в эти листья с головой, как сонному червячку, – там, внутри, не стреляют, не орут; там время течет медленнее, но проходит быстрее.

Илья закрыл глаза. Ему стало так холодно, что свою жизнь он почувствовал существующей только где-то в самой середке, кажется в желудке. Зато теперь он забыл, где верх, где низ, забыл, какое сегодня число, забыл прочие ненужные вещи.

Это блаженство продолжалось лишь секунду. Очень недалеко, где-то над головой, вдруг завизжал тоненький голос. Голос показался знакомым. Тут же страшный рык порвал темноту в клочья, и раздался еще один визгливый голос, на этот раз мужской:

– Атас! Менты с собаками!