Именно тогда Гримилов впервые подумал, что, может быть, бог и в самом деле выдумка, а если нет, — почему он позволяет таким мегерам, как Марья Степановна, благоденствовать и процветать, чтоб их всех скорей похватала холера!

Еще через несколько дней Павел Прокопьевич встретил на той же станции однополчанина Петьку Скабелкина, с которым вместе подкармливал вшей в тылу мировой войны. Скабелкин хранил за пазухой погоны с двумя просветами, из чего легко было сделать по меньшей мере два вывода: он верит в реставрацию и имеет чин не меньше майора.

Ночью беглые офицеры сидели в теплушке и при свете свечи пили теплый самогон, который Марья Степановна обменяла на тряпки.

Петька уговаривал Гримилова подаваться в Сибирь, куда стекаются офицерство, имущие классы и даже князья церкви. В самые ближайшие месяцы, полагал Скабелкин, там кое-что произойдет.

Марья Степановна вмешалась в разговор, сообщила, что они подумают, взвесят «за» и «против» и тогда решат.

Майор, обрадованный, что ему не придется возиться в дороге с этой парочкой, все же сказал, прощаясь: в Омске у него связи и полезные знакомства и, если Пашка доберется туда, он, Скабелкин, окажет приятелю посильную помощь.

На следующее утро они допили самогон, простились еще раз, и Петька кинулся к подходившему поезду.

Скабелкин оказался прав: вскоре на востоке взбунтовались чехи, а к концу осени в Сибири воцарился Колчак, штука, пожалуй, серьезная и долговременная.

Именно тогда Павел Прокопьевич и Марья Степановна направились в Омск, уповая на бога и надеясь, что линию фронта удастся перейти без шальной, а тем паче — прицельной пули.

Бог внял молитвам госпожи Гримиловой-Новицкой, и супруги одолели лед фронтовой речонки с помощью местного мельника, всего за фунт копченой конины и какую-то дрянь в коньячной бутылке.

В столице белой Сибири Гримилов долго искал Скабелкина и, когда уже совсем потерял надежду, наткнулся на Петьку в толчее барахолки. Полковник (он уже был полковник), нимало не смущаясь, сообщил, что выполняет на рынке «особое задание».

Офицер устроил приятеля в контрразведке, где служил сам. Правда, это случилось не сразу. Нового сотрудника долго и нудно проверяли, куда-то посылали письменные и телеграфные запросы, выспрашивали, знает ли его кто-нибудь в белых войсках, кроме Скабелкина.

Гримилов извел целую кипу бумаги, излагая свою биографию, заполнил добрый десяток анкет. И наконец был утвержден на небольшую должность в отдел, которым ведал полковник Злобин.

Однако вскоре недалекого Павла Прокопьевича направили в штаб Западной, и он возглавил контрразведку у Ханжина.

Капитан, как отмечалось раньше, не хватал звезд с неба, но поговаривали, что кожа у него ниже спины совершенно слоновья, и он пересиживал на службе всех сотрудников отделения, хотя и ощущал на себе их иронические взгляды.

Но особенно старался Павел Прокопьевич на допросах красных. Он норовил взять их измором, многочасовым изматыванием души, вкрадчивым, почти сочувственным тоном речей, просьбами, полными участия: «Припомните, голубчик, очень прошу: это, поверьте мне, лишь в вашу пользу».

Но красные не ловились на жалкую наживку, из которой торчало острие крючка; они сами могли кого угодно обвести вокруг пальца и сбить со следа. Сглатывали жало лишь новички, случайные люди и слабые духом женщины. Этих, последних, Гримилов допрашивал с особенным тщанием и приятностью. На допросах он преображался, не гнушался бить молоденьких девок по морде и в живот — и это вызывало у него подъем духа. Иногда капитан распоряжался приводить подследственных к нему в кабинет, исповедовал их там до утра, раздражаясь и презирая себя за то, что приходится насиловать поломоек и горничных, тогда как мечта его была — сгорать на любовных кострах княгинь и фрейлин императрицы, пусть даже бывших.

Именно потому Павел Прокопьевич сильно обрадовался появлению княжны Юлии и даже подумал, что это перст божий, — вот где может найти приют его душа, если вести дело не торопясь, без нажима, без угроз и ссылок на свое могущество.

Гримилов, как помнится, сразу признал Урусову, хотя видел ее совсем крохотной, без малого пятнадцать лет назад. Разумеется, она никак и ничем не походила на ту бойкую пятилетнюю девочку, которую качал на коленях князь Борис и то и дело целовала княгиня. Капитан даже не помнил — были ли у той, малой Урусовой, эти вот черные, как вороново крыло, волосы и ослепительно синие, точно вспышка спирта, глаза.

Крепс показал ему, Павлу Прокопьевичу, медальон и справку княжны, удостоверявшую, что она перенесла пневмонию. Но Гримилов отмахнулся от свидетельства красного госпиталя, понимая, что такую бумажку неприятель изготовит, при необходимости, без большого труда.

К медальону капитан отнесся уже с пристальным, даже неприличным вниманием, разглядывая его так и сяк, и в конце концов совершенно убедился, что тут никакой подделки: вещица действительно осыпана бриллиантами и несет на себе портреты князя Бориса и княгини Ольги.