Струна рассказывал о вознесенском попе с одобрением и все на Аввакума взглядывал, прикидывая: годится, что ли, москаль до их северной жизни, крепка ли в нем жила?

Сам Струна сей жизни соответствовал. Лицом он был космат и рыж. Вместо приличной бороды росла на его щеках звериная шерсть. Даже уши были волосаты и рыжи… Глаз и рассмотреть невозможно: малюсенькие, сверкают, как из норы. Аввакум глаза эти не только на лице у себя, но и на затылке чувствовал: что-то ползало, что-то поскакивало, словно блох напустили. Подальше бы от такого человека.

Струна вел протопопа по городу, показывая богатые дома, с удовольствием поминая, чем эти люди владеют и сколько за ними насчитала проныра молва.

Завел Струна Аввакума и на рыночную площадь. Здесь много выше и добротнее прочих строений стоял царев кабак. Крыльцо перед кабаком было не хуже паперти. Может, и с умыслом строилось, чтоб после пития человеку было где отлежаться, не страшась в землю вмерзнуть.

— Экое «Лобное место»! — вырвалось у протопопа.

И угадал: страсти здесь кипели для приезжего человека весьма удивительные. Перед крыльцом толпа. На крыльце — невероятной громадности детина. Обут в мохнатые звериные унты, а шуба как пух — соболья. И сколько их, соболей, на такого дылду пошло, одному Господу Богу ведомо. Шуба нараспашку. Рубаха на тугой, как колокол, груди, розовая, тонюсенькая, нежнейшего китайского шелка. На голове же — драный колпак.

— Афанасий Иванович уже и шапкой поменяться успел. Вон чья теперь его шапка.

Струна указал на нищего без обеих ног по колено. Зипунишко на нищем лохмат от прорех, а на голове чудесная соболья шапка.

— Тоже был казак, — сказал Струна. — Обморозил ноги в походе. Подаянием кормится.

Все будто чего-то ждали. Аввакум хотел уйти, но Струна взял его за локоть:

— Погоди, протопоп! Это тебе интересно будет.

Прикатило двое саней. В санях громоздились всяческие товары. Товары эти занесли на крыльцо.

Афанасий Иванович запахнул шубу, оправил на голове дырявый колпак и сложил руки на груди.

Толпа стихла. Из кабака вышли трое. Один держал поднос с серебряной чарой, другой — тарель с куском хлеба, третий — с огурцом. Все трое поклонились казаку и разом сказали:

— Пожалуй нас, сирых, Афанасий Иванович!

Афанасий Иванович перекрестился, взял чару.

— На помин душ всех казаков, что ходили со мною за тыщи верст, в нездешние края.

Чару выпил и бросил нищим.

Взял огурец и хлеб, медленно, с достоинством закусил.

— В ответ на угощение и на почет и уходя в страны нехоженые и погибельные, а также чтоб помнили казака Квашина Афоньку, — жалую вас всех!

И принялся брать вещи, сложенные на крыльце, и кидать их людям направо и налево. Раскидал он все довольно быстро. И тогда ему вынесли из кабака невеликий сундучок. В сундучке лежали меха: лисьи, беличьи, песцовые и собольи.

Песцов он швырнул кабатчику.

Тотчас выкатили два бочонка вина. Люди принялись угощаться.

— Всё! — крикнул казак, доставая со дна опустевшего сундука связку собольих шкурок. — Последняя, на счастье!

— Афанасий! Афанасий! — надрываясь, через толпу, по головам лезла на крыльцо женщина.

— Чего тебе? — спросил казак, когда она выбралась-таки на крыльцо.

— Меня пожалуй!

— Да ты ж в хоромах живешь! Не бедная, чай!

— Не бедная, да и не богатая. На скобяном товаре не разживешься.

— Не жадничай, баба! — Афанасий Иванович взмахнул соболями, но она так и повисла на руке.

— Ну, мне их дай! Мне! У меня в дело пойдут!

— Нам кидай! Нам! — кричали из толпы. — У нее всего вдосталь! Одних лошадей — пять штук.

— Я тебя как хошь уважу! — клещом висела на казаке скобяная торговка.

— Как хошь?

— Как хошь!

— Все слыхали? — спросил толпу казак.

— Слыхали!

— Покажи людям — твои соболя.

— Делов-то! — Тотчас задрала юбку, выставляя толпе бабью свою тайну. И передом стала, и, согнувшись, задом. — Делов-то!

Выхватила из рук казака связку соболей, сошла с крыльца под улюлюканье и неистовый рев толпы. Пошла, не оглядываясь. А на крыльцо уже взбегал Аввакум.

— Безбожники! Безбожники! — Сорвал с груди крест, поднял над головой.

— Мы в Бога веруем, — сказал ему казак Афанасий Иванович, надвигаясь на протопопа. — Откуда ты такой?!

— Из Москвы сослан! — поспешно крикнул Иван Струна, не ожидавший от протопопа этакой прыти.

— За что?