— Еще скажи, что ты — Робин Хэб!

— Нет. Я не быть Робин Хэб. Я быть Рьмэн Гудкхой. Я прийти далеко. Из там, — взмах руки куда-то на восход. — Там носить такой одежда, как на я. Там говорить, как я. Там мой дом. Там Лоуксцевоу.

Ах ты!.. Так вот оно что! Значит, я был прав. Это еще какой-то сын Хэба. Ну ладно. Это уже лучше. Но я тем более не отдам Альгейду какому-то проходимцу.

— Как же тебя угораздило попасть к нам, Рьмэн Гудкхой из Лоуксцевоу? Зачем ты к нам попал?

— Это очень долго говорить, Энгельрик. Я не все знать, как назвать. Сначала — много вода, потом — много земля. Долго. Много. И я быть здесь.

Кажется, он говорит честно. И… душевно как-то. Вообще, он внушает доверие, в отличие от своего предшественника. Пожалуй, прежде чем ударить его мечом, я должен дать ему хотя бы высказаться…

— Альгейда… Она знает, что ты — не Робин?

— Я-a… Алька — знать. Только она думать, я знать дьявол. Я платить за быть здесь душа, иметь лук, иметь сила, иметь уметь убить рыцари.

Ничего-ничего. Так думает весь наш лагерь. Стоп! Как ты сказал?!

— Она знает, что ты — не Робин, но все равно… с тобой?

Наверное, мои глаза выдали меня. Чувствую, как в уголках собирается крупная слеза. Стараясь не подать вида, я смахнул ее с лица, словно отогнал муху, но, должно быть, неосторожно. Он подошел ко мне и вдруг обнял за плечи, начиная что-то объяснять:

— Слушать, я не иметь обещать ты Альгейду. Она так решать, она иметь право решать. Но пусть мы быть друзья. Я не стать убивать тебя, если Альгейда решить по-другому. Если ты уметь отбить ее у я — отбить!

У меня от его слов даже рот открылся! Мерзавец! Подлец! Да как он смеет?!!

— Ты ее не любишь. Ты не должен быть с ней! — я схватился за меч, готовясь выдернуть его и пронзить этого негодяя! Пусть больше он не причинит боли и горя. Никому…

Но Робин и не думает отступать:

— Ты не понимать. Я любить Альгейда с так сила, что если с ты она быть счастье много, чем с я мало — пусть идти к ты! Если с ты счастья много, а с я — мало, пусть с ты!

Как это? А-а-а… Не может быть!.. Так не бывает!!!

Я опустил глаза. У меня не укладывалось это в голове. Не может такого быть. Я не правильно его понял…

— Ты сейчас сказал правду? — Голос предательски задрожал. — Ты любишь ее так, что ради ее счастья готов ее отпустить? Верно? — Он кивает. — Послушай, Рьмэн, ведь ты, наверное, еще не знаешь, что я — не из вилланов. Я сын и наследник сэра Ли из Вирисдэля. Я убил на поединке Франсуа Тайбуа. Племянника Гая Гисборна, знатного норманна. Люди Гисборна набросились на меня и посадили в тюрьму. Ночью мне удалось бежать, и вот уже год, как я здесь. В манор моего отца мне возвращаться нельзя — меня там сразу же схватят. Вот и брожу с молодцами старого Хэба…

— А ты дружить с настоящий бывший Робин?

Я слегка замялся. Ладно. Придется рассказать, ведь все равно узнает:

— Извини, Рьмэн Гудкхой, но… Нет, клянусь святым Климентом! Я не был его другом, как он не был моим! Он был дерзок, он с самого начала предлагал меня повесить, и потом Альгейда…

И я сбиваюсь и опять опускаю глаза. Наверное, стоило было бы уйти, чтобы не позориться, но что-то тянуло меня к этому Рьмэну.

— Я хотеть быть ты друг, Энгельрик. Ты хотеть быть я друг?

Он протягивает мне руку. Странный жест. Древний жест. Один монах, который пытался научить меня грамоте, рассказывал, что в древности, предлагая дружить или просто здороваясь, люди протягивали вперед правую руку, показывая, что в ней нет оружия. Откуда же ты, Рьмэн Гудкхой? Я прижимаю его руку к своему лбу, как принято у нас, благородных саксов, кладу ему свою правую руку на лоб и быстрой скороговоркой произношу старинную формулу дружбы, добавив в нее своего святого покровителя:

— Клянусь святым Климентом, я буду тебе верным другом Рьмэн Гудкхой! И никогда не возжелаю ничего твоего, кроме того, что ты разрешишь мне возжелать! Отныне, я — твое плечо, Рьмэн Гудкхой! Будь уверен во мне!

— И ты верить я. Я нет предать, нет бросить, нет оставить один ты. А если ты уметь дать Альгейда много счастья, чем я, и она быть с ты — пусть быть так!

Мы еще долго клялись друг дружке в вечной дружбе. А на следующий день я уже тренировал парней и общался с Робином на равных. Все-таки он настоящий Роб, а не та сволочь, которую, должно быть, уже расклевали виселичные вороны. Он не умел любить так, как Рьмэн.

И все те шутки про дьявольщину я стараюсь пресекать. Он не продавал душу, а умножил ее в себе.