Ждать двенадцать часов. Он лежал бы и больше, не спуская глаз с тех, что шевелятся среди гнилых деревьев. Теперь все тревоги позади. Теперь только набраться терпения. Ну чего–чего, а терпения ему хватает.

Он не обнаружит себя ни единым движением, если нужно, не будет спать, есть, даже дышать…

Вздохнул и на минуту отвел глаза от укрытия бандеровцев. Посмотрел на небо, на буки, заслонявшие его лазурь, на жалкий цветочек, каким–то чудом проросший между лишайниковыми стволами. Сырость, мох, плесень — и цветочек. Хилый, а живет: похож на колокольчик, кажется, вот–вот зазвенит — нежно, тихо, серебряным звоном…

Посмотрел вниз и испугался — нет никого… Машинально потянулся к автомату — все равно не выпустит. Подпустит поближе и будет стрелять. Но ведь и у него нервы натянуты до предела. Не надо так, спокойнее… Просто Сливинский лег — даже видно плечо в синем плаще. Пусть отдыхают: лежат, спят… Он не будет спать!

Прошел час. Бандеровцы еще спали — Сливинский не шевелился, да и другие не подавали признаков жизни. Петр подумал, что сейчас можно тихонько перелезть через завал, проползти ходом, прорубленным бандеровцами в кустарниках, — пробуждение было бы не из приятных… Представил себе: он с автоматом и те — помятые, заспанные лица, глаза, полные ужаса.

Выругал себя: размечтался, как желторотый птенец, У них же наверняка кто–то не спит — дежурит, и стоит только хрустнуть сухой ветке…

Потом и Кирилюку захотелось спать. Дали знать о себе усталость и недосыпание в последние дни. Поймал себя на том, что клюнул носом. Смочил платок из фляги, вытер лицо. Сон прошел, но ненадолго. Солнце пригревало, со дна буерака поднимались гнилые испарения, дурманили голову — Петр держался из последних сил.

Пошел двенадцатый час… Сливинский все еще спал. Повернулся во сне — теперь Кирилюк видел верхнюю половину его лица, чуть наискось до рта. Петр вытащил бинокль. Раньше не имел права рисковать — Сливинский мог случайно увидеть блеск стекол, — но сейчас он спал…

Бинокль приблизил бандеровца к самым глазам. Всматривался с жадностью — будто мог достать врага и скрутить его.

Густая черная шевелюра («Очевидно, выкрасил волосы», — решил Петр), высокий, без морщин,, лоб, прямой нос. Красивый мужчина, ничего не скажешь. Вот бы заглянуть в глаза… Говорят, что глаза не лгут…

Кирилюк отложил бинокль. Вспомнил Ступака, каким видел его в последний раз — лежит в бурьяне, раскинув руки. Светловолосый паренек с запекшейся кровью на виске. Скрипнул зубами и подумал, что с удовольствием поймал бы на мушку лицо Сливинского. Даже сейчас. Одна очередь — и справедливость восстановлена. Око за око…

Это желание — взять на мушку — сделалось настолько сильным, что даже отвернулся от автомата — руки сами тянулись к оружию. Уже не смотрел на Сливинского, чтобы не искушать самого себя.

Но почему же такие длинные минуты?

Снова смочил платок, обтер лицо и заглянул в щель. В первый момент испугался так, что по спине побежали мурашки. Сливинский лежал, подложив под голову руки и не мигая смотрел прямо на него — так, говорят, смотрит змея. Петр никогда не видел змеиного взгляда, но ощущение было такое, словно встретился с гадюкой: кровь отлила от лица, и похолодело в затылке. Лишь через несколько секунд понял, что стал жертвой своей мнительности: на таком расстоянии не то что глаза — черты лица едва угадывались. И все же успокоился, только лишь убедившись, что Сливинский продолжает спать: повернулся на бок, подложил ладонь под щеку.

Лесник вынырнул из кустов — Кирилюк начал уже волноваться. Когда Петр немного отполз, сообщил:

— Солдаты замкнули кольцо — никто не пройдет…

— Полковника предупредили?

— Ждет вас. — Лесник махнул рукой в сторону поляны: — Я останусь здесь, идите.

— А если они… — Петр недоговорил.

Лесник, поняв его, кивнул на кустарник:

— Там спрятались лейтенант с двумя солдатами. Не волнуйтесь…

Левицкий приехал верхом вместе с офицером–пограничником. Сидел на поваленном стволе, нетерпеливо хлеща по нему веточкой.

— Что там? — спросил он вместо приветствия.

Петр присел рядом, посмотрел на пограничника в зеленой фуражке и пятнистой плащ–палатке.

— Извини, — понял его Левицкий, — это начальник заставы старший лейтенант Илюшин.

Илюшин смотрел с любопытством.

— Слышал о вас, — с уважением сказал он, пожимая руку.

Кирилюк (кому не приятно, когда о тебе хорошо говорят?) доброжелательно посмотрел на Илюшина, хотел что–то ответить, но, перехватив нетерпеливый взгляд полковника, только улыбнулся старшему лейтенанту.

— На этот раз им не выкрутиться, Иван Алексеевич, — доложил он. — Сейчас я проверю посты и…

— Я уже проверил, — остановил его полковник. — На всякий случай мы создадим еще одну линию заслона — через двойное кольцо и зверь не пройдет. Что там? — повторил, качнув головой в сторону буерака.

— Спят. Уже третий час.

— Набираются сил! — засмеялся начальник заставы. — И не знают, кто бережет их покой…

— Я понял, — сказал Левицкий, — почему вы отказались от нападения. Решение правильное. Я и сам хотел бы взглянуть на их логовище. Да и старшему лейтенанту не терпится.