За окном шумит Новый Орлеан.

Уже пять вечера.

Кондиционеры выключены. А вот цикады, наоборот, включились — с деревьев доносилось их бесконечное стрекотание, исполняемое хором. Ага, вот я и дома. Я в безопасности. Я в Новом Орлеане. То в одном углу моего необъятного дома, то в другом бьют часы. Мама всегда говорила: «Выставляйте часы с разницей в тридцать секунд, и у вас всегда будет звучать музыка». Мисс Энни наверняка продолжала выполнять наказы моей матери.

Белинда!

Белинда, в одной малюсенькой шелковой сорочке, босиком, сидела на крыльце в белом кресле-качалке. Лицо ее светилось. Волосы были расчесаны на прямой пробор и волнистыми после косичек прядями падали на плечи. Легкий ветерок доносил запахи дождя, смешанного с пылью.

— Здесь так тепло, так хорошо, — сказала Белинда. — Джереми, давай не будем никуда отсюда уезжать. А даже если и уедем ненадолго, то обязательно вернемся. Пусть это будет нашим домом.

— Да, моя дорогая девочка. Наш дом навсегда.

Облокотившись о перила, я стоял и смотрел сквозь просветы в переплетенных ветвях дубов на серебристый поток транспорта на улице. Во время Марди-Гра ветки обычно подрезали, чтобы они не мешали прохождению парада фигур из папье-маше. От этих воспоминаний почему-то защемило сердце.

Сейчас же зеленый ковер травы сливался с изумрудным пологом листвы, почти полностью скрывавшим небо, и видны были лишь смутные очертания домов вдали да вспышки в полумраке розовых цветов мирта и белой магнолии, а еще кое-где отблески стекла, кованого железа и сияние просвечивающей синевы. Мир в шелковой паутине. Нет ни начала, ни конца. Заходящее солнце и багровые облака — всего лишь крошечные пылающие кусочки.

— Сегодня вечером поедем на озеро, — сказал я. — Есть здесь одно старинное местечко у воды в Уэст-Энде. Или махнем во Французский квартал. Ну что?

— Куда скажешь, туда и поедем.

Ее грудь влажно блестела, обнаженные бедра просвечивали сквозь кружевную оборку сорочки. Прелестная вещица — ее отделанная плотным кружевом сорочка, которая так соблазнительно обтягивает упругое тело. А ее босые ноги на пыльном полу просто неотразимы.

Но сначала фотографии!

Я включил освещение.

— Ляг, пожалуйста, на кровать, — попросил я. — На вышитые подушки. Нет, сорочку снимать не надо.

— Это что-то новенькое, — сонным голосом отозвалась Белинда.

Я еще не успел распаковать треногу, но вполне мог держать фотоаппарат и в руках.

Изображения, конечно, получатся зернистыми, поскольку свет просто ужасный, но зато снимки будут интересными. А очень скоро из них родятся яркие картины.

Она лежала, раскинув ноги, чуть приподняв левое колено, под тонким шелком явственно проступали розовые соски.

Я заметил, что, как только начал щелкать затвор фотоаппарата, она опять впала в транс, и вспомнил обо всех фильмах, в которых она снималась. И конечно, о тех утонченных любовных сценах на песке.

Я достал из ее чемодана один из ее бюстгальтеров — розовый атлас с кружевной отделкой — и крошечные розовые трусики.

— Надень, пожалуйста, вот это для меня, — попросил я.

Я молча следил за тем, как она стягивает с себя сорочку. Как и все остальные, бюстгальтер застегивался спереди. Сжав зубы, я смотрел, как она легко и небрежно застегивает бюстгальтер и поправляет чашечки, приподнимающие грудь. Затем она надела трусики, прикрывающие только волосы на лобке. Я даже угадывал очертания ее нежных половых губ. Узкая впадинка и тень волос, просвечивающих под тканью.

Она села на кровати, откинувшись на подушки и слегка подцепив пяткой покрывало.

— Замечательно, — похвалил ее я.

Я немножко отступил назад, любуясь ею и прекрасно зная, кем она была. Это меняло все и не меняло ничего. Это меняло весь мой мир.

В ту ночь мы бродили по старому Французскому кварталу.

Послушали джаз в Презервейшн-холл, совершили набег на магазины, заглянули в парочку клубов на кричаще яркой Бурбон-стрит, посетили исторические места: «Аллею пиратов», площадь Джексона, собор.

Она рассказывала о тех вещах, которые ей нравились в Европе и по которым она теперь скучает. Но естественно, не по Сент-Эспри, где она чувствовала себя как в тюрьме. В основном она говорила о Париже и Риме.

Она так любила Рим. Когда они со Сьюзен Джеремайя занимались озвучиванием окончательного варианта фильма «Конец игры» на «Чинечитта», [17] то объехали на мотороллере весь Рим. Сьюзен была очень высокой, почти шесть футов, ходила в ковбойских сапогах и шляпе. Она очень нравилась итальянцам.