Белинда так расстроилась, что ее всю трясло. Я хотел было подойти к ней, но она попятилась от меня.

— Эй, послушай! Я что-то не понимаю, — начал я.

— На черта ты писал все эти картины, если их никто не увидит! — взвизгнула Белинда. — Зачем фотографировал меня там, внизу!

— Потому что мне так хотелось, — вконец растерявшись, ответил я.

— И никогда никому не покажешь? Никогда не покажешь картины? Нет, я этого не перенесу!

— Но ты вполне можешь и изменить свое мнение.

— Не смей мне твердить одно и то же! Жалкая отговорка. Ты хочешь уйти от ответственности. И нечего вилять!

Внезапно она пулей пронеслась мимо меня и, хлопнув дверью, сбежала вниз по лестнице.

Когда я вошел в спальню, Белинда уже успела снять джинсы и рубашку. И натягивала на себя черное платье со стеклярусом. Косички делали ее похожей на маленькую девочку, играющую в игру с переодеванием.

— Объясни, пожалуйста, с чего это ты так разошлась, — попросил я.

— Хочешь сказать, что действительно ничего не понимаешь?! — воскликнула Белинда.

Вид у нее был самый несчастный. Она с легкостью застегнула молнию на платье, потом надела пояс с кружевными чулками. Схватила леопардовое пальто.

— Где мои туфли?!

— В гостиной. Может, все-таки остановишься? Поговоришь со мной? Белинда, я ничего не понимаю. Честное слово.

— За кого ты меня принимаешь! — закричала она. — За грязь под ногами?! Того, кого надо стыдиться?! Ты сам нашел меня прошлой ночью. Сказал, что покажешь картины. И вот они. Два прекрасных портрета. А ты говоришь, что никому их не покажешь. Типа боишься погубить свою хренову карьеру. Раз так, убирайся к чертовой матери с моей дороги! Ну давай же! Это отребье больше не будет путаться у тебя под ногами.

И с этими словами она выскочила в коридор. Я хотел было схватить ее за локоть, но она сердито отдернула руку.

Я прошел в гостиную вслед за Белиндой. Она уже успела надеть свои жуткие туфли. Лицо ее по-прежнему пылало от гнева, глаза яростно сверкали.

— Послушай, не уходи! — взмолился я. — Ты должна остаться. Нам необходимо все обсудить.

— Обсудить что? — требовательно спросила она. — Я для тебя недостаточно хороша — вот что ты пытаешься мне сказать. Я несовершеннолетняя, из-за которой можно угодить за решетку. Я для тебя вне закона, я грязная, я…

— Нет-нет, все не так. Это неправда. Это просто… слишком важно… Послушай, ты должна остаться.

— Ни за что! — выплюнула она и открыла входную дверь.

— Белинда, не уходи! — Голос мой прозвучал неожиданно сердито, но внутри у меня все дрожало. Я уже был готов на коленях умолять ее остаться. — Я хочу сказать, что если ты сейчас перешагнешь через меня, я больше не буду за тобой ходить, не буду тебя искать, не буду тебя ждать. Все будет кончено. Я не шучу.

Очень убедительно. Я даже сам почти поверил.

Она повернулась и посмотрела на меня, а потом разрыдалась. Лицо ее сморщилось, слезы градом катились по щекам. Этого мне уже было не выдержать.

— Ненавижу тебя, Джереми Уокер. Просто ненавижу! — воскликнула она.

— А я вот нет. Я люблю тебя, нехорошая девчонка! — произнес я и попытался ее обнять.

Но она попятилась от меня и как ошпаренная выскочила на крыльцо.

— Но не надейся, что я буду ползать перед тобой на коленях. Не дури, возвращайся!

Белинда молча смотрела на меня сквозь слезы.

— Да пошел ты! — наконец выкрикнула она и, кубарем скатившись с лестницы, ринулась в сторону Кастро.

В три утра я сидел в мастерской, перебирал снимки и курил одну за другой ее мерзкие гвоздичные сигареты. Я не мог работать. Не мог спать. Не мог ничего делать. Днем я кое-как проявил в фотолаборатории серию ее снимков на карусели. И на этом иссяк.

Прислонившись к стене, я сидел по-турецки на полу и рассматривал фотографии. Мысленно я рисовал другую ню — обнаженную девочку-панка на карусельной лошадке. Но на душе было так плохо, что не хотелось шевелиться.

Перебирая в памяти последние события, я старался взглянуть на происшедшее ее глазами. У нее не было чувства вины ни по поводу секса, ни по поводу позирования.

А я сказал ей, что картины могут погубить мою карьеру. Ох, как можно быть таким тупым! Меня погубила не разница в возрасте, а чувство вины, когда я вообразил, будто она нуждается в моих заверениях. Боже, для меня она оставалась загадкой.

Почему она так обиделась, так рассердилась? Почему так разбушевалась? И почему я не смог обойтись с ней поделикатнее?