— Духу у него не хватает, — пробормотал наконец Пирсон.

Прежде чем кто-либо успел ответить, Перси медленно, неспешно двинулся в сторону леса. Два шага, три. Еще шаг, максимум два — и он будет в лесу. Его ноги в джинсах двигались неторопливо. Легкий ветер трепал светлые, выгоревшие на солнце волосы. Его можно было принять за скаута-натуралиста, поглощенного наблюдением за птицами.

Никаких предупреждений. Перси лишился права их получать в тот момент, когда его правая нога ступила на обочину. Перси покинул дорогу, и солдаты все знали. Никого не провел старина Перси Как-его-там. Раздался отчетливый резкий звук, и Гаррати перевел взгляд с Перси на солдата, стоявшего у заднего борта фургона. Четкая, неподвижная как статуя фигура солдата: ложе карабина прижато к плечу, голова слегка наклонена вперед, в ту сторону, куда направлено дуло.

Гаррати снова не отрываясь смотрел на Перси. Перси устроил им потрясающий спектакль. Перси стоял уже на траве, на самом краю соснового леса. Он застыл словно монумент — подобно человеку, застрелившему его. Их обоих, подумал Гаррати, мог бы изваять Микеланджело. Абсолютно неподвижный Перси, а над его головой — голубое весеннее небо. Одна рука прижата к груди, словно он поэт, вышедший на сцену. Глаза широко открыты, и в них читается экстаз.

Яркая, сверкающая на солнце струйка крови потекла между его пальцев. Старина Перси Как-тебя-там. Эй, Перси, тебя мама зовет. Эй, Перси, а твоя мама знает, что тебя уже нет? Перси, Перси, какое дурацкое у тебя имя, эй, Перси, ну разве ты не молодец? Перси стоит, как Адонис, лицом к лицу с одетым в темно-коричневый костюм неумолимым охотником. [15] Одна, вторая, третья капля крови падает на его запыленные черные туфли, и все это происходит в течение всего трех секунд. Гаррати не успел сделать даже двух шагов и предупреждения не получил, эх, Перси, ну что скажет твоя мама? Ну скажи мне, скажи, неужто у тебя в самом деле хватит духу, чтобы умереть?

У Перси хватило духу. Он покачнулся, ударился о небольшое сучковатое дерево, повернулся на каблуках и рухнул навзничь. Изящно-симметричной композиции уже не было. Просто Перси был мертв.

— Да покроется эта земля солью, — неожиданно быстро заговорил Макврайс. — Да не станет расти на ней ни овес, ни пшеница. И прокляты будут сыны этой земли и поселения их. И дома их будут прокляты. О Пресвятая Дева Мария, помоги нам взорвать проклятое место сие!

Макврайс захохотал.

— Заткнись! — рявкнул на него Абрахам. — Не смей говорить такие вещи!

— А мир есть Бог, — продолжал Макврайс, истерически хихикая. — И мы идем по Господу, а там, сзади, мухи ползают по Господу, но и мухи — это тоже Господь, так будет же благословен плод чрева твоего, Перси. Аминь, Аллилуйя, хлеб с маслом. Отче наш, иже еси завернутый в фольгу, да святится имя Твое.

— Я тебя ударю, — сказал Абрахам. Лицо его побелело. — Пит, я ударю тебя.

— О сила моли-и-итвы! — Макврайс кривлялся и хихикал. — О мыльная пена и тело мое! О священная моя шляпа!

— Я ударю тебя, если не замолчишь! — прорычал Абрахам.

— Не надо, — сказал испуганный Гаррати. — Пожалуйста, давайте не будем драться. Будем… хорошими.

— И повеселимся? — невпопад спросил Бейкер.

— Тебя-то кто спрашивает, краснорожий?

— Он был чересчур молод для Прогулки, — печально сказал Бейкер. — Я готов поцеловать свинью в задницу, если ему исполнилось четырнадцать.

— Его испортила мать, — сказал Абрахам. Голос его дрожал. — Это же сразу видно. — Он оглянулся и умоляюще посмотрел на Гаррати и Пирсона. — Ведь видно, правда?

— Больше она его портить не будет, — сказал Макврайс.

Неожиданно Олсон снова начал что-то бормотать, обращаясь к солдатам. Тот, который расстрелял Перси, сейчас сидел и жевал сандвич. В восемь часов утра группа прошла мимо залитой солнцем бензозаправки, где механик в замасленном комбинезоне поливал из шланга гаревую поверхность заправочной площадки.

— Хорошо бы он нас окатил, — сказал Скрамм. — Я горю как свечка.

— Всем жарко, — заметил Гаррати.

— А я думал, в Мэне вообще не бывает жары, — сказал Пирсон. Прежде его голос не казался таким измученным. — Я думал, Мэн вообще холодный штат.

— Теперь тебе известна истина, — коротко ответил Гаррати.

— А ты классный парень, Гаррати, — сказал Пирсон. — Ты это знаешь? Ты правда классный парень. Я рад, что с тобой познакомился.

Макврайс рассмеялся.

— Знаешь, что я тебе скажу? — обратился Гаррати к Пирсону.

— Что?

— Язык у тебя разболтался, ты бы его подвинтил. — Ничего остроумнее он не смог придумать с ходу.

Они прошли мимо автостоянки. Там стояли два или три грузовика, несомненно, свернувшие на стоянку специально, чтобы уступить дорогу участникам Долгой Прогулки. Один из водителей прислонился к кузову своей машины — огромного рефрижератора. Ему досталась частичка прохлады, исчезающей в лучах утреннего солнца. Идущие протащились мимо; несколько женщин приветствовали их криками, а водитель, прислонившийся к кузову рефрижератора, — непристойным жестом. Здоровенный мужик в грязной теннисной майке, из ворота которой торчала жирная красная шея.

— Какого хрена он это сделал? — закричал Скрамм. — Старый говнюк!

Макврайс засмеялся.

— Эй, Скрамм, это же первый честный человек, которого мы встретили с тех пор, как вся эта хренотень началась. Честное слово, он мне нравится!

— Может быть, везет скоропортящиеся продукты из Бостона в Монреаль, — сказал Гаррати. — Мы вытеснили его с дороги. Наверное, он боится потерять работу Или заказ, если он независимый перевозчик.

— По-твоему, он не пересолил? — прокричал Колли Паркер. — Скажешь, не сволочная это штука? Маршрут объявили месяца за два, а то и раньше. Просто он козел, и все!