Они «завелись», что называется, с полоборота. Едва взглянув на протянутую мною пачку листов, Коротич бросил:

— Будем печатать!

Через несколько минут Коротич, одарив нас прощальной улыбкой — масса дел, его уже ждут в другом месте, — выкатился из кабинета, а мы с Костей отправились работать. Убирали из текста «красивости», бесконечные «был, было, будет», но в основном моя редакция оставалась неизменной. Костя меня похвалил, и я немного возгордился.

1 октября 1988 года, в субботу, вышел «Огонек» с первой частью моего рассказа об отрешении отца от власти. [71] Он произвел эффект разорвавшейся бомбы, в один день я стал знаменитым.

Напомню, что в тот же день опубликовали сообщение о только что завершившемся Пленуме ЦК, на нем Горбачев добился отставки большинства своих оппонентов. Именно это имел в виду Фролов, говоря о непростой обстановке в ЦК.

Привычные к тому, что в Москве ничего не происходит случайно, иностранные журналисты тут же связали мой рассказ в «Огоньке» с информацией «Правды» о Пленуме ЦК, а корреспондент японской газеты «Асахи» впрямую спросил: правда ли, что Горбачев лично заказал мне публикацию в журнале «Огонек»?

Как бы то ни было, с того момента многое переменилось — хотя табу с имени отца так и не сняли, на него (табу) стали меньше обращать внимания: появились, правда редкие, статьи с упоминанием запретного имени, меня наперебой приглашали выступить с воспоминаниями об отце. Во время одной из таких встреч в октябре 1988 года, в телевизионной программе «Добрый вечер, Москва», я впервые упомянул о мемуарах отца, сказал, что они существуют. После передачи я чувствовал себя героем, приготовился к возможным санкциям. Их не последовало, что я расценил как добрый знак.

Я, уже не таясь, редактировал воспоминания отца и, воодушевленный оглушительным успехом моего рассказа, развивал его в книгу о жизни отца в опале и забвении. Постепенно работа над книгой стала для меня основной, и я попросился у своего министерского начальства в творческий отпуск. Начальство не возражало. Я переселился на дачу. Там писалось легче, и московская суета не так отвлекала.

Однако на Старой площади все оставалось без изменений. Из ЦК мне не звонили, казалось, распоряжение Политбюро затерялось между зданиями. Там продолжали «искать» и никак не могли найти изъятые у меня магнитофонные бобины и более тысячи страниц машинописи. Я терпеливо ждал. Юрия Александровича Склярова сменил Александр Семенович Капто. Он теперь возглавил объединенный отдел ЦК, осуществлявший надзор над всей идеологией страны.

В то время вошли в моду встречи руководства с интеллигенцией, что-то наподобие устраивавшихся отцом в шестидесятые годы. На одну из таких встреч пригласили Бакланова. Он решил воспользоваться случаем, провентилировать обстановку в кулуарах. Вернулся Бакланов обескураженным. В перерыве ему удалось поймать Медведева и задать вопрос о мемуарах отца. Тот не поддержал разговора, только недовольно буркнул: «Пока не время» — и отошел.

К весне 1989 года, по мере того как информация о воспоминаниях отца половодьем растекалась по стране, меня наперебой приглашали выступать. Я охотно откликался, считал своим долгом рассказывать правду об отце. Благо цензурные ограничения на устные выступления сняли. Все больше становилось предложений о публикации воспоминаний отца, звонили из областей и республик, из толстых и тонких журналов. Но преодолеть цензурные рогатки оказалось никому не по силам. В редакции очень популярного в те годы еженедельника «Аргументы и факты» попытались было поставить в номер мемуары отца, посвященные XX съезду, но цензура раз за разом снимала материал, требовала санкции ЦК КПСС. Наконец после длительной осады на третьей странице этой самой массовой в стране газеты появилось несколько абзацев из воспоминаний отца.

Мы праздновали победу. Теперь публикация воспоминаний в «Знамени» и «Огоньке» становилась реальностью. Но это лишь первый шаг, я по-прежнему мечтал напечатать весь текст целиком. И такой случай представился. Мне позвонил член-корреспондент Академии наук СССР Ахмет Ахметович Искендеров и предложил начать печатать воспоминания отца в журнале «Вопросы истории», где был главным редактором, все, от первой до последней строки.

В моем сознании складывалась стройная стратегическая диспозиция: первым «Огонек» со своим огромным тиражом, но малым объемом продекларирует сам факт наличия воспоминаний отца, привлечет к ним внимание. Затем последует более обстоятельная публикация в толстом журнале, в «Знамени», а параллельно академическое издание начнет номер за номером в течение нескольких лет печатать полный текст, со всеми отступлениями, повторами и научными комментариями.

План был хорош, но меня волновала несогласованность «Огонька» и «Знамени». После октябрьской публикации огоньковцы считали меня «своим» и распространяли свои преимущественные права на все, связанное с моей фамилией. Бакланов же, в свою очередь, считал воспоминания отца принадлежащими ему, и только ему. Я оказался между двух огней.

На мои призывы связаться с Баклановым и согласовать диспозицию Смирнов прикидывался «винтиком». Гущин мило улыбался, обещал позвонить, но не звонил.

Параллельно срочно готовился материал к печати. Смирнов перекраивал, компоновал, старался втиснуть сотню страниц в десяток, максимально спрессовать текст. Я робко возражал, предлагал взять отдельные отрывки целиком, а остальное опубликуется в других изданиях. Однако сил противостоять непреодолимо вкрадчивому напору Кости у меня не было. Если он не мог убедить, то просто не слушался.

Публикация в «Огоньке» ожидалась в середине лета 1989 года. Первый напечатанный в журнале отрывок я прочитал в день своего рождения — второго июля.

«Вопросы истории» планировали начать с августа, но они вечно запаздывали, «Знамя» под давлением обстоятельств, пересмотрев первоначальные планы, передвинуло свои сроки на сентябрь.

На публикацию «Огонька» верхи никак не отреагировали, но меня не покидало чувство опасности, и, как оказалось, не зря.

В середине июля мы с женой отправились в гости за границу, в Лондон. С 1964 года меня не выпускали в капиталистические страны. Теперь полегчало, и мы, как и многие наши сограждане, выправили себе частное приглашение от нашей хорошей знакомой, в прошлом москвички, а теперь корреспондентки болгарской газеты в Лондоне Бригитты Иосифовой и двинулись в путешествие.