Возьмем установку пограничной стены в Берлине в августе 1961 года. Тогда тоже решение вы все одобрили, а теперь обвиняете меня… В чем же? Говорить можно все. Но вот решить, что сделать конкретно, никто из вас не предлагал и на вряд ли может сейчас предложить. Или наши взаимоотношения с руководством Китая. Они довольно сложны, и они еще будут обостряться. Вы столкнетесь с большими трудностями и сложностями через четыре-пять лет. Не теряйте классового чутья, политической и тактической маневренности во всех взаимоотношениях, решении спорных вопросов.

Я понимаю, что это моя последняя политическая речь, как бы сказать, лебединая песня. Если у вас пойдут дела хорошо, я буду только радоваться и следить за вашей деятельностью по сообщениям в газетах. На Пленуме я выступать не буду, но хотел бы обратиться к Пленуму с просьбой…

«Не успел он договорить, — пишет Шелест, — с какой просьбой хочет обратиться, как последовал категорический ответ Брежнева: “Этого не будет!” Его поддержал Суслов.

У Никиты Сергеевича на глазах появились слезы, а затем он просто заплакал… Тяжко было смотреть… Я думаю, — предполагает Шелест, — он хотел сказать: “Товарищи, простите меня, если в чем виноват. Мы вместе работали, правда, не все сделали…”

Думаю, другого он бы не сказал. Ведь он был в одиночестве, и все было заранее предрешено.

Но Брежнев боялся, что Хрущеву могут на Пленуме задать вопросы, он на них ответит и разгорятся дебаты. Поэтому он принял решение: никаких вопросов.

Хрущев продолжил:

— Очевидно, теперь будет так, как вы считаете… Что ж, я заслужил то, что получил. Я готов ко всему. Вы знаете, я сам думал, что мне пора уходить, вопросов много и в мои годы справиться с ними трудно. Надо двигать молодежь. Я понимаю, что кое у кого сегодня не хватает смелости и честности… Но речь сейчас идет не об этом. О том, что происходит сейчас, история когда-нибудь скажет свое веское, правдивое слово… А теперь я прошу написать заявление о моем уходе, о моей отставке и я его подпишу. В этом вопросе полагаюсь на вас. Если вам нужно, я уеду из Москвы.

Кто-то подал голос:

— Зачем это делать? Все поддержали…

Доклад для Пленума ЦК готовил Полянский».

Здесь я приоставлюсь в цитировании Шелеста. История так называемого доклада Полянского требует разъяснений. В Президиуме ЦК Дмитрий Степанович курировал сельское хозяйство, и по положению ему никак не полагалось выступать главным обвинителем Хрущева. Это прерогатива старших товарищей. Более того, подобная инициатива возбуждала подозрение, что Полянский претендует на нечто большее. И тем не менее он, якобы по собственной инициативе, представил очень резкий антихрущевский документ, в котором факты очень профессионально препарировались, кое-где перемешивались с ложью. [31]

Когда Полянский показал свой доклад Брежневу, тот счел его неподходящим, и слово Дмитрию Степановичу не предоставили.

Сейчас выяснились обстоятельства появления этого доклада. Оказалось, что писал его не Полянский и не его сельскохозяйственный аппарат. Документ по поручению Шелепина с Семичастным составили в недрах КГБ, по всей вероятности в отделе «К» — отделе дезинформации, официально созданном для ведения идеологических акций против Западной Германии, а на деле выполнявшем деликатные поручения Председателя Комитета. Полянскому же отводилась роль подставного лица или, если хотите, подсадной утки. Ему передали второй экземпляр текста доклада, первый оставался у Шелепина.

В 1999 году Семичастный проговорился об этом историку Рудольфу Пихоя, который нашел копию «доклада Полянского» в Кремлевском Президентском архиве.

«Доклад Полянского готовился экономистами КГБ, а печатали документ на дому две доверенные старые (отставные) машинистки КГБ, специально привлеченные для этого дела», — Пихоя цитирует Семичастного и дальше пишет, что тот очень удивился и даже испугался, когда услышал, что копия доклада попала в архив. По его словам, доклад не должен был сохраниться. Шелепин свою копию уничтожил, а за Полянским не уследили, в сутолоке первых постхрущевских дней он 21 октября 1964 года отправил свой экземпляр в Общий отдел ЦК, где тот и осел. [32]

Как Шелепин с Семичастным в дальнейшем хотели использовать Полянского, для меня остается загадкой.

Итак, Брежнев инициативу Полянского отверг, и вопрос о докладчике на Пленуме остался открытым.

«По идее, должен был выступать Брежнев или, в крайнем случае, Подгорный, — пишет Шелест. — Брежнев просто сдрейфил. Подгорный, в свою очередь, тоже отказался:

— Я не могу выступать с этим докладом против Хрущева. Я с ним бок о бок проработал много лет. Как это будет понято? Не могу, и все! Я бы выпустил Шелепина, у него язык хорошо подвешен, но он слишком молод.

Тогда и решили: “Давайте выпустим Михаила Андреевича, тем более он наш идеолог…”» [33]

В конце заседания, когда все уже было решено, Анастас Иванович повторно попросил слова. Он сказал, что «присоединяется ко всему тому, что здесь уже было сказано», — бесстрастно записал присутствовавший на заседании Владимир Никифорович Малин. [34]

Другой, не менее важный свидетель — Семичастный, хотя и не мог по рангу быть на заседании Президиума ЦК, по-своему оценивает ситуацию вокруг второго дня заседания 14 октября: