— Знаешь, я с ними выпивал, как с тобой, — доверительно сказал мне Жан. — Два… нет, четыре раза! Приезжают в Сухуми — и сразу звонок: Жан, ты где? Приезжай, дорогой, выпьем!

Пока я разглядывал фотографию, к нашему столику подошли Игорь и Виталий, друзья моих друзей, а значит, и мои друзья. Рабочий день в Сухуми заканчивался, начиналась жизнь.

По набережной уже дефилировала нарядная толпа. Море, весь день лениво ворочавшееся между сваями пирса и волнорезами, утихло. Густеющий воздух наполнился ароматами кофе, водорослей, шашлыков и чебуреков. Остро запахли крупные цветы магнолии, под которой мы сидели. Зажглись огни ресторана на горе, похожие на огни маяка.

Мои друзья высматривали девушек на набережной с видом объевшихся грифов-стервятников: вот она, добыча, гарцует, скачет, мелькает соблазнительными ножками, но взмахнуть крыльями и рвануться к ней нет сил — обожрались. Лишь медленно поворачивались шеи, мерцали из-под плёнки век глаза, раскрывались, втягивая питьё, клювы. Мне после двух недель в Гантиади, где в маленькой комнатке с ужасно скрипучими кроватями я наконец-то понял, что лодка любви разбивается именно о быт, тоже не хотелось летать, и над столиком царил тот благостный покой, который называется ангельским.

Я умиротворённо размышлял, как хороша всё же сухумская жизнь. Жан — армянин, Игорь — грек, Виталий — абхазец, Володя наполовину мингрел, наполовину русский, я вовсе из Беларуси, но все мы братья, одинаково мыслим, одинаково чувствуем, на одном языке говорим.

— Жан, ты курицу когда-нибудь резал? — интересуется Володя.

— Конечно, резал.

— У неё внутри тоже яиц много. Знаешь, ма-аленькие такие…

— Смотри, смотри! — подскакивает Жан. — Вон твоя жена пошла, с длинным парнем!

— Где? — покрывается пятнами Володя.

— Да вон, вон! Анаида, иди к нам! Что ты в него вцепилась?

— Слушай, курицын сын, — облегчённо откидывается на спинку стула Володя, — она и не похожа на Анаиду. Так, чуть-чуть…

— А я говорю — Анаида. Сбегай домой, проверь. Мамой клянусь, Анаида прошла. И парень видный, не чета тебе.

Все смеются.

Поздно вечером я оказался у Володи дома. Мы выпили бутылку коньячного спирта, настоянного на грецких орехах.

— Где взял спирт? — спросил я.

— Папик подкинул, — пожал плечами Володя. — Слушай, пойдём искупаемся!

— Ночью? — посмотрел я в чёрное окно.

— Ловят, — подала голос из кухни Анаида. — Милиция ходит и забирает. Голыми купаются.

— Мы голыми не будем, — сказал Володя. — Пойдём. Ты в этом году купалась?

— Нет, — вышла из кухни Анаида, симпатичная армянка с томным выражением глаз.

— А я один раз, в мае. Сейчас сентябрь, потом октябрь… Больше не соберусь. Вовчик спит?

— Спит.

— Пойдём втроём, одежду посторожишь.

— А Вовчик у вас купается? — спросил я.

— Да нет, в соплях весь, — ответил Володя. — Сквозняки, понимаешь.

Я вспомнил, что студентом Володя почти весь год ходил в соплях, и промолчал.

Мы взяли с собой ещё одну бутылку коньячного спирта и отправились на медицинский пляж. Первой искупалась Анаида, но она лишь окунулась и вышла.

— Плавать не умеет, — сказал Володя.

Мы с ним заплыли далеко. Ночь была ясная. Я лежал на спине и находил знакомые созвездия. Володя нырял вокруг меня, как дельфин, протрезвлялся.

Подплывая к берегу, я услышал голос Анаиды.

— Мы местные, — говорила она.

— Это не важно, — перебивал её громкий голос, — купаться ночью категорически запрещено. За нарушение — штраф.

— Всегда купались, — оправдывалась Анаида.

— Оштрафую — забудете, как купаться.

— Что?! — выбрался из воды Володя. — Я в газете работаю!

— В какой газете? А ну покажи документы!

— Сейчас…

Володя порылся в одежде и достал редакционное удостоверение.

— Вот, — гордо сказал он, впрочем, не выпуская документ из рук.

— А теперь одевайтесь и поедем в отделение. С ветерком прокачу.

— Как?! — задохнулся от гнева Володя. — Меня, корреспондента «Советской Абхазии»?!..

— А хоть главного редактора. Посмотрим, как утром запоёшь, когда протрезвеешь.

Я понял, что надо вмешаться.

— Слышь, начальник, — дёрнул я за рукав одного из дружинников, которые молча слушали перепалку милиционера с Володей, — коньячный спирт пьёшь?

— Сколько? — спросил тот, не поворачивая головы.

— Бутылка.