Даша вскочила и, вытащив из какого-то ящика гребенку, стала чесать огромный папоротник.

— Его надо вычесывать, — пояснила она, — а то много листьев сухих.

Владимир Иванович мрачно выпил текилы и закусил копченой колбаской.

— Ну, что, — сказал он, — ты, говорят, каких-то мужиков видишь… По ночам…

— Так это бесы, — пояснила Даша, — они любые обличия принимают.

— И ты их видишь? — уточнил Владимир Иванович.

Даша утвердительно кивнула.

— Ты пьешь, что ли?! — взвился тесть.

— Нет, — заверил Валера.

— Ты думаешь, я сумасшедшая? — с надрывом зачастила Даша. — Нет! Папа! Они есть, есть!

И она заплакала.

Владимир Иванович смущенно разлил текилу и сказал:

— Даша, выпей две рюмки и ложись, я прошу тебя, спать. Все это не шутки, ты сходишь с ума, я бы не хотел, чтобы все закончилось плохо. Ты знаешь, что люди, которые видят чертей, выбрасываются из окна? Или убивают других людей… Я надеюсь, ты сможешь взять себя в руки и… успокоиться.

— Ты мне не веришь… — шепотом констатировала Даша, но рюмку взяла.

— Все, что с тобой произошло, конечно, неприятно, — воспитательно вступил Валера, — но это не повод… Я хочу сказать, что все в порядке, нужно просто отдохнуть… Как-то по-другому взглянуть на ситуацию.

Даша выпила и покорно легла в кровать.

Валера поцеловал ее, укрыл одеялом.

Вернулся на кухню, сел напротив тестя и сказал:

— Я никогда не думал, что две эти сферы так тесно между собой связаны.

Владимир Иванович часто сам себе наливал и пил рюмочку в два присеста. Ему явно было тяжело.

Валера вдруг почувствовал к нему уважительную жалость.

И жену потерял, подумал он тоскливо, и с дочкой теперь такая херня…

— Понимаешь, в чем дело, — заговорил Владимир Иванович, глядя в стол, — человек, к сожалению, устроен таким образом, что, наталкиваясь на препятствие в себе, он это препятствие усиливает, а разбираясь в конфликтах других, делает их неразрешимыми. Я не знаю, что тут советовать. Чем ее занять, так сказать, созидательным? Она очень избалованна. Могу только предупредить с высоты… своего опыта. Если ты ее как-то куда-то не пристроишь, она пойдет по одному только пути, этот путь давно известен.

— Какой? — спросил Валера с интересом.

— Тебе это должно быть ясно, — вздохнул тесть.

Валера медленно вкусил текилки, поковырял вилкой в грибах и сказал:

— Боюсь, я не понимаю. То есть, мне не ясно.

Задумавшись, он вообразил Дашу за оградой психушки, вежливых платных санитаров и то, как будет привозить ей журнал «Гламур» и шоколадные конфеты. Это почему-то не показалось ужасным.

— Черти пройдут, — махнул рукой Владимир Иванович, — начнется другое.

— Что? — допытывался Валера.

— В самом общем истолковании, — тесть с пьяной хитринкой уставился на Валеру, — это можно характеризовать как полное, сознательное и воинствующее отрицание нормы.

— Вы, — Валера усмехнулся, — в сорокинском смысле?

Владимир Иванович тоже усмехнулся и налил себе текилы.

— Ты пойми, — сказал он, — она — моя дочь, росла без матери…

— Я знаю, — вставил Валера.

Владимир Иванович долго молчал.

— Росла без матери, — повторил он и вдруг тихо рассмеялся. — Я не знал, правду говорю, что с ней делать. Работал, все это понятно, ну, бабы там периодически… Пока мать моя не померла, сидела с ней, потом взяли няню. Я много об этом думал, — тесть снова накапал себе в рюмку. — Зачем все это? Зачем, чтобы все начиналось вот так вот ужасно? Беспросветно. Чем я мог с ней заниматься? Не в куклы же играть? Соответственно — одинокая, брошенная…

Владимир Иванович пристально посмотрел на Валеру поверх бутылки с текилой.

— Впрочем, — сказал он, — жизнь и для таких, как она, находит утешительное занятие — книги. Подобные существа жадно вслушиваются в сказки, если вдруг кто-то из взрослых смилостивится почитать, попозже у них появляется проигрыватель, и они часами внимают механическому кудахтанью черной курицы или звону копытец золотой антилопы. Эти детишки изводят бумагу на непонятные каракули, их словно бы занимает, что бумага подвластна сначала каракулям, а потом и буквам — в общем, действительно странно, ведь ни других детишек, ни взрослых ничего не занимает, они быстро привыкает к тому состоянию, когда живот набит дерьмом, а хлебало на замке. Она много всегда читала, только этим и занималась. Училась плохо. Я думал, может, писательницей станет… Но потом, вроде выправилась как-то: университет, подружки, мальчики, дискотеки. Я, знаешь, счастлив был ее даже на сутки отпустить, только бы она более нормальной стала. Потом — ты, — мрачно подытожил тесть.