Лето выдалось очень жаркое. Чтобы освежиться, они постоянно купались в озере. Когда они оказались в воде первый раз, Анн изрядно удивился, обнаружив, что Теодора не только умеет плавать, что довольно большая редкость среди женщин, но и чувствует себя в воде как рыба. Она плавала почти так же быстро, как и он, и была столь же вынослива. Анн быстро к этому привык и даже сердился на себя за собственное удивление: в том, что касается Теодоры, его ничто не должно удивлять.

Теодора – его жена, он женат на Теодоре, он каждую ночь предается любви с призраком… Но напрасно Анн повторял себе это по тысяче раз на дню: ему все равно не удавалось свыкнуться с этой ослепительной истиной, с этим невероятным счастьем. Та, что по-волчьи выла в туманах Куссона, прошла сквозь толщу пространства и времени, чтобы соединиться с ним в сияющем лете Орты. Ему казалось, что он грезит, но это происходило наяву!

Его жена – Теодора, а то, что она выглядит как Альенора, – лишь пустая видимость. Анн осознавал это, когда после купания они ложились нагие на берегу, чтобы передохнуть и обогреться на солнышке. Сколько бы он ни любовался ее восхитительным телом, оно ничуть не волновало его. Мысль прикоснуться к ней, ласкать, предаться любви средь бела дня даже не приходила ему в голову, настолько это казалась нелепым. Теодора ждет его позже. Теодора существует только ночью, ибо только ночью приходит к нему дивное головокружение. Теодора – лишь головокружение…

Она никогда не рассказывала о себе, и Анн уважал ее молчание. Конечно, ему хотелось бы, чтобы она поведала о своем сказочном прошлом, но об этом, без сомнения, людям не рассказывают. С него хватало и того, что Теодора – его жена и принадлежит ему одному, навек. Он смотрел на обручальное кольцо, прикасался к серой шерстяной повязке на шее, и это его успокаивало.

И все же как-то ночью, жаркой, почти душной, Теодора заговорила…

Они покинули спальню после объятий, ища прохлады на причале. Над озером кружило множество светлячков, образуя изменчивые созвездия. И вот тогда вдалеке, на другом берегу, они услышали волков. Этот вой доставил Анну огромную радость, и он торжествующе рассмеялся.

– Они вас зовут, а вы здесь! Ревнуют, что вы предпочли им человека!

Но Теодора не засмеялась с ним вместе. Наоборот, внезапно она посерьезнела.

– Правда, это они меня зовут. И однажды мне придется уйти к ним.

– Что вы такое говорите?

– Я не смогу навсегда остаться с человеком из крови и плоти. А вы не можете вечно жить с тенью.

– Теодора!

– Идемте, вернемся! Вернемся скорее!

В один из первых сентябрьских дней, направляясь в замок, Анн увидел нечто ужасающее: опавший лист! Только тут он осознал то, что доселе отказывался замечать: лето уходило. Дни стали короче, солнце – не таким палящим, вода в озере остыла и уже не позволяла им плавать вволю.

А на следующий день они встретили паломника. Это случилось после обеда. С утра все заволокло туманом. Супруги отказались от своего каждодневного купания и отправились покататься на Безотрадном: он – сидя в седле, она – сзади, боком, крепко обхватив его руками. Оба были серьезны и молчаливы. Подобно сновидцам, чувствующим сквозь забытье близящееся пробуждение, они сознавали, что их волшебная греза вот-вот развеется.

С дороги, сквозь туман, долетел чей-то голос. Невидимый путник пел:

Где благородный дофин,

Что с королевством сталось?

Орлеан, Божанси, Вандом да Клери —

Вот и все, что осталось…

Анн резко остановил Безотрадного и соскочил на землю. Этот человек был французом. Что он тут делает? И что это за песня с такими ужасными словами?

Анн столкнулся с путником почти нос к носу. На том было бурое рубище, напоминающее его собственное, голову прикрывал капюшон. Странник был молод.

– Кто вы? Куда держите путь?

– Бедный паломник, иду в Иерусалим и еще так далек от своей цели! А вы сами кто будете? Вы тоже из французского королевства?

Анн объяснил в двух словах, потом спросил с беспокойством:

– А что творится в нашем королевстве? Что это за великие несчастья, о которых вы пели?

– Увы, самые печальные из всех! Англичане повсюду, они уже добрались до Луары. Если перейдут и ее, с дофином будет покончено! Я сам из Орлеана. Когда уходил, они как раз собирались осадить город.

– Боже!

– Храбрый род герцогов Орлеанских теперь – последняя опора Франции. Жан Бастард, который его возглавил с тех пор, как все законные отпрыски герцога погибли или оказались в плену, взялся за оружие. Я его хорошо знаю. Если бы вы видели, какой это благородный человек! Но что он сможет один против стольких противников?

Анн почувствовал, как его пронзила нестерпимая боль. О да, он все это знал. Ведь этот «храбрый род», как назвал герцогов Орлеанских незнакомый паломник, был ему не чужой. А Жана, Бастарда Орлеанского, Анн хорошо знал. Ведь Жан – его крестный отец, а крестная мать – не кто иная, как Бонна Орлеанская, жена несчастного герцога Карла, томящегося в плену в Лондоне. Теперь они все в опасности, в трудах, а он – в тысяче лье оттуда, упивается счастьем на берегу озера… Как властно Бог напомнил ему о себе, как громок глас Господень, как настоятельно повеление!