А по русским меркам сто пятьдесят километров — это совсем рядом.

«Они встретились!» — излишне патетически воскликнет Наталия Алексеевна.

Это короткие встречи двух занятых командиров. Когда Виткевичу удается освободиться вечером, оба друга спорят целую ночь. Их судьба начинает свершаться. Еще не полностью, еще нет здесь непосредственного повода, но основы жизненной катастрофы Николая Виткевича и величайшей интриги Александра Исаевича Солженицына заложены.

Пока же все в порядке.

«Споры урегулированы», — напишет Солженицын Решетовской. В другой раз он назовет Виткевича «единственным человеком», с которым, несмотря на почти годовой перерыв в переписке (речь идет о перерыве между 1943 и 1944 годами), у него лишь незначительные расхождения во взглядах. А еще Солженицын напишет жене, что он и Виткевич как два поезда, идущие рядом, с одинаковой скоростью, так что на ходу можно пересесть из одного в другой.

Что интересует обоих друзей? Политика.

Одна из их встреч, важная для обоих, происходит вскоре после окончания Тегеранской конференции представителей СССР, США и Великобритании. Дипломатические выражения у всех на устах. А так как в ходу было «Заявление трех», то Солженицын, подражая «великим мира сего», в письме Решетовской пишет о «Заявлении двух».

Так какие же проблемы обсуждали друзья? Лишь осенью 1975 года я узнаю правду из уст Николая Виткевича…

В любой армии мира можно создать массу трудностей, если говорить лейтенантам, что они умнее генералов. Впрочем, им и не надо об этом говорить. Они сами до этого доходят. Командирские полномочия не позволяют большинству лейтенантов понять той простой истины, что лишь более высокая степень власти отличает их от рядовых солдат, но «сектор» обзора у них такой же, как и у подчиненных.

Этой детской болезни, так называемой «лейтенантской краснухи», не избежит и Николай Виткевич. Своим быстрым, острым умом, научными знаниями он склонен потягаться с самим Верховным главнокомандующим и маршалами. Он большой интеллектуал, человек с университетским образованием; он не просто офицерик, мечтающий о быстрой и легкой карьере, стремящийся больше приказывать, чем исполнять приказы. Кроме того, он относится к замкнутому солдатскому братству, возникшему из людей, которые сражались на передовой и пережили страшный сорок первый. Пережили отступление. Пережили окружение. Пережили колоссальные потери в людях; и каждый километр оставленной советской земли раздирал их душу стоном.

Он видел недоукомплектованность армейских частей личным составом и вооружением, недостатки в методах, тактике, оперативном искусстве и стратегии. Для него это не просто исторические категории, а его личные впечатления, подкрепленные жизненным опытом. Они врезались в память ужасающими картинами горящих деревень, погибших товарищей, брошенной техники и отступающих колонн, на которые пикируют немецкие «юнкерсы». И в армию победителей Николай принесет с собой горечь былых поражений.

«…С Солженицыным мы критиковали объективные трудности первого периода войны, — скажет мне Николай Виткевич. — Но прежде всего мы критиковали Сталина за ошибки, которые он допустил из-за своего личного произвола и ощущения абсолютной власти. Сегодня наши взгляды — хотя теперь уже, разумеется, о них можно писать — были бы, вероятно, смешными. Короче, нам не нравилось, что Сталину все можно и что зачастую он действовал по-дилетантски. Я всегда полагал, что то, о чем мы с Саней говорили, останется между нами. Никогда и никому я не говорил и не писал о наших разговорах. Я считал их более или менее академическими словопрениями».

Бедный Виткевич! Он даже не мог и предположить, что в тот момент, когда он откровенно высказал Солженицыну свое мнение о его литературном таланте, он уже подписал свой приговор. А их беседы лишь подтвердят это. Однако приговор будет вынесен только тогда, когда это будет более всего выгодно Александру Исаевичу Солженицыну.

Но в одном Николай Виткевич заблуждался. Их взгляды на способности И. В. Сталина сегодня действительно смешны. Это действительно была ярко выраженная «лейтенантская краснуха». Человек, гораздо более компетентный и одаренный, видел вещи иначе, чем лейтенанты Виткевич и Солженицын. Маршал Советского Союза А. М. Василевский, во время Великой Отечественной войны начальник Генерального штаба, военачальник, разгромивший японскую Квантунскую армию, пишет, что было просто поразительно, как быстро росли стратегические познания Сталина, его способность четко оценивать обстановку и принимать правильные, весьма неожиданные решения…

Пока же оба друга мотаются «по путям-дорогам фронтовым» так, как этого требует приказ. Встречаются они действительно изредка, и встречи их коротки.

«Наши вступили в Орел, а где ты?» — пишет Наталия Алексеевна своему мужу. Александр Исаевич тоже в Орле, он вступает в горящий город за атакующими эшелонами.

Александр Исаевич служит в подразделении, которое не является непосредственно боевым. Обязанности его командира полностью отличаются от обязанностей командиров других воинских подразделений. Если командир стрелковой роты позволит себе отступить без приказа, он может в лучшем случае рассчитывать на то, что будет разжалован и послан в штрафной батальон. Напротив, командир батареи звуковой разведки обязан отступать при малейшем колебании переднего края. Нельзя зря рисковать чрезвычайно дорогой техникой. Поэтому если Солженицын пишет Наталии Алексеевне: «…контратаки отражаем теперь не мы, а соседи, батовцы», то это имеет у него самый общий смысл. Опасность смерти в батарее звуковой разведки снижена до фронтового минимума.

В 1943—1944 годах, если судить по всем доступным источникам, Солженицыну в армии нравится. И как бы противоречиво это ни выглядело, короткий период службы в действующих войсках в определенном смысле — самый спокойный и уравновешенный в таинственной и сумбурной жизни Солженицына. Ведь никогда или почти никогда его жизнь не находилась под непосредственной угрозой. Во всяком случае, он подвергался риску не больше, чем автомобилист, мчащийся со скоростью 150 километров в час по современной автостраде.