Оставим это изложение без комментариев и предоставим уважаемому читателю возможность самому сопоставить факты.

«В Воркуту я попал в трудное время 1945 года, когда страна была разрушена войной. Несмотря на это, нам выдали хорошую одежду, постель, матрацы и одеяла. Пищу каждый получал в зависимости от степени выполнения нормы. Паек хлеба на день колебался в пределах от 350 граммов до одного килограмма», — сказал мне Николай Виткевич [60] .

Однако при изучении вопроса о том, были или не были советские исправительно-трудовые лагеря лагерями смерти, тем «проявлением сатанизма», о котором пишет Панин [61] , я столкнулся с еще одной удивительной вещью. Проверяя правдивость утверждений Александра Исаевича Солженицына, я задал нескольким людям (каждому в отдельности), находившимся в свое время в лагерях, одинаковые вопросы:

1. Подвергались ли вы, будучи в лагере, когда-либо стоматологическому обследованию?

Капитан второго ранга Бурковский: «Мне в лагере в Экибастузе вставили две пломбы. О нашем здоровье всегда заботились» [62] .

Бывший высокопоставленный офицер власовской армии Л. Самутин: «Лечение зубов в лагерях было обычным делом. У меня самого четыре пломбы из лагеря, которые держатся до сих пор» [63] .

Николай Виткевич: «В Воркуте медицинское обслуживание было поставлено очень хорошо. Меня лично там вылечили от цинги, которую я заработал из-за недостатка витаминов. В лагере было амбулаторное лечение, медпункт, а для серьезно заболевших — целый больничный район, подчинявшийся администрации сектора лагерей. Что касается лечения зубов, посмотрите: этот мост мне сделали в лагере» [64] .

Там, где лечат зубы, людей не уничтожают.

В Освенциме, Маутхаузене, Берген-Бельзене у мертвых вырывали золотые коронки и отправляли в Имперский банк. Лечение зубов — это медицинская помощь косметического и перспективного характера.

И этот факт в условиях исправительно-трудовых лагерей немаловажен.

2. Была ли у вас в лагере какая-нибудь книга? Имели ли вы вообще возможность читать?

Л. Самутин на вопрос не ответил, он просто вынул из шкафа томик из собрания сочинений А. С. Пушкина. Поцеловал его и положил на стол. На титульном листе потрепанной книги стояла подпись Самутина и штамп лагерной библиотеки [65] .

Капитан второго ранга Бурковский сказал, что мог читать все, что хотел.

П. Н. Доронин рассказывает о том, какие возможности для чтения имел А. И. Солженицын. Он мог брать любую книгу, любой журнал или газету. Не расставался со словарем Даля.

Н. Виткевич: «У меня в лагере было с собой собрание сочинений Теккерея в оригинале и английский словарь» [66] .

Не достаточно ли этих доказательств?

Вроде бы вполне. Но, как говорит склонный к юмору Л. Самутин, конечно, как это понимает любой здравомыслящий человек, «в лагере — это не у тещи на блинах».

И продолжает: «Особенно после войны положение было трудным. Строгий режим и тяжелая работа… Мне пришлось несладко, но я выжил, и мои товарищи тоже. Люди, правда, умирали — от запоздалой операции аппендицита, от инфаркта, воспаления легких. Случались и производственные травмы. Ясно, что их было больше, чем в обычных условиях: квалификация пониже, меньше опыта у работающих» [67] .

Солженицын рассказывает ужасающие истории о лагерных карцерах, штрафных лагерях и т. п. Но сам-то он лично ничего подобного не пережил!

Ведь то, что он в погоне за популярностью («чтобы везде быть первым», чтобы о нем «заговорили повсюду») приводит в своей книге разные тюремные истории (погрязнее да пострашнее), безымянные или подписанные «Б» или «Г», еще далеко не значит, что он пишет правдиво. А вот что пишут те, кто на самом деле пережил несладкую жизнь в лагере. Они не скрывают ни горькой истины, ни собственной фамилии.

Л. Самутин: «Я побывал и в БУРах [68] , и в карцерах, и в «лагере штрафников». В общей сложности 13 месяцев. Я выжил, и мои товарищи тоже выжили… Я встречался с людьми, которые отсидели два и даже три срока и тоже выжили. Так какой же может идти разговор об истреблении, если люди — и такое случалось — сидели по 25 лет и все-таки вышли на свободу?» [69]

Н. Виткевич: «По мере того как после войны положение советских людей изменялось к лучшему, изменялось и положение узников. Я получал «карманных денег» сто рублей в месяц, при хорошей работе — прибавку к пайку. А если норма мною и другими выполнялась на 150 процентов, то один день засчитывался за три. Я так отработал четыре месяца и один день». Так не без гордости и с присущей ученым точностью говорит доцент Николай Дмитриевич Виткевич и тут же спрашивает: «Скажите, а много ли честных советских людей в то время могли получать ежедневно целый килограмм хлеба?..»