— Эта тварь где-то здесь!.. — вторили им спецназовцы. — Дай света, генерал!

И спустя мгновение все прожектора зоны сошлись в одной точке. Под десятиметровым забором учреждения в бессилии бились о стену псы. Судорожно хрипели их надорванные глотки, пар изморозью ложился на холодные камни. Лучи перехлестнулись и разбежались прочь — искали беглянку.

— Уйдет, шалава, — зычно отрыгнул коньяком генерал.

Он первым увидел зловещую тень на кладке.

— Тащит что-то в зубах, скотина.

Кошка карабкалась по заваленной внутрь стене с целеустремлённостью профессионального скалолаза. Но в отличие от последнего, никто не страховал её ни сверху, ни снизу: надломленными ещё утром когтями цеплялась она за рыхлые, плохо расшитые швы каменной кладки и с болью за дюймом дюйм поднималась наверх. Жадные хищники внизу оскаливали клыки, прыгали и захлёбывались пеной. Они узрели жертву.

— Котёнок, — шепнул дневальный соседу. — Она несёт котёнка.

И действительно: обвинённая во всех криминальных грехах и преследуемая людьми, исхлёстанная и ослеплённая огнями прожекторов, кошка несла дитя. Весь этот долгий день, ставший последним в её жизни, она спасала его от пинков, от собак и от исполнительной власти.

— Стреляйте, — была дана команда спецназу, и не промахнулась хвалёная гвардия.

Собаки разорвали котёнка, не дав ему долететь до земли. Люди на плацу заорали. В истерике упал дневальный. Сотрудники УИН поспешно отступили на вахту и, поджав хвосты, заскулили брошенные собаки. После небольшой заминки, растерянные и утомлённые солдаты спецназа собрались-таки вместе, поднатужились, сомкнули щиты и приступили к заключительной части операции «Ёшкин Кот».

Вопли пленённых животных и дикие крики осужденных, тяжёлые удары дубинок и рёв заклинивших динамиков слились в единое целое в последней части этого адского концерта. Люди давили друг друга в проходах, ругались и выплёвывали сломанные зубы. Собаки, воспрянувшие духом, наскакивали на убегающих зэков сзади, спускали с них штаны и рвали мясо с людских ягодиц.

Утром команда невольников скребла окровавленные камни. Кумовья составляли списки бунтарей и проводили дознание. УДО уже не светило дневальному. Он был обвинён в содержании притона для незарегистрированных животных, в подготовке и организации побега кошки, в подстрекательстве к бунту осужденных — сказанные им на плацу слова стали известны оперативникам. Не приняли они во внимание его долгий, добросовестный труд и закрыли в штрафной изолятор. И каялся человек в содеянном за четыре года честной службы, как каемся все мы на смертном одре за рабски прожитую жизнь.

После перестройки и приватизации от развитого социализма народу осталась одна утеха — среднее образование. И поныне на митингах учителя, требуя повышения зарплаты, гордятся тем, что в России самый высокий в мире уровень знаний среди бичей и оборванцев. В иных странах высокооплачиваемые рабочие читать и писать не умеют. А наш народ отмечен печатью высокой духовности — инвалиды на костылях такие «па» отплясывают, что балерины на чай подают, каждая заплата на пиджаке у художника — произведение искусства. А как мы умеем петь, когда выпьем. Пузатые олигархи сопереживают, раскачивая в такт свои растопыренные пальцы. Депутаты вздыхают, слушая пролетарский шансон. Даже сам президент гордится своим народом. Поэзия так и льётся из фибр каждого мученика, и рифма для слова «жуй» с рождения на губах у младенца.

Есть люди, которым нигде не рады. У них нет семьи — их дети давно уже называют папой другого человека. От них закрываются на все запоры родители — боятся, что отберёт сынуля последние крохи или побьёт. Как правило, такие люди никогда не бреются до конца и покрыты щетиной. Волчий их походняк узнаваем издалека, круг охоты этих несчастных — магазин, пивная и парк, где можно «нализавшись» отдохнуть. Никогда им никто не улыбается и не уступает место в трамвае. И даже более того — не садится рядом, если оно свободно.

Тепловое отопление не функционировало. Стены комнаты промерзали насквозь, и в углу под потолком серебрился иней. Морозные узоры лежали на оконном стекле. Трое мирзоевских рабочих коротали новогодние ночи в холодной общаге. Иные члены бригады поразъехались кто куда и, слава богу, что где-то их приняли и угостили. Наши же герои отбивали зубами чечётку и ворсились гусиною кожей. Холод неплохое мочегонное средство. Бродяги-шабашники наперегонки атаковали туалет, и подолгу отогревались, не раздеваясь, подобрав к подбородку колени, укрываясь с головою, доставшимися им в наследство от соседей, одеялами и теми немногими занавесками, которые ранее спасали от света. Целыми днями приятели разговаривали о жизни и страдали…

— Ох, и некуда бедному крестьянину податься! — Серега был воспитан на произведениях русской классики.

В далеком детстве свирепая учительница привила ему народно-демократические идеи, и за сорок с лишним лет прозябания на земле русской не потускнели в его памяти знаменитые некрасовские строки о долюшке мужицкой, и даже более того, между запоями случалось просветление — он начинал понимать истины, привитые ему педагогом.

— Потерянные мы люди, — сетовал горемыка, — Ни шлюх, ни детей, ни своего угла. Промослали всю свою жизнь по объектам отчизны, а синего моря не видели. Кому же я теперь нужен больной и косолапый, охмуренный смолоду высоким званием рабочего?.. И поныне в стране работы непочатый край… Для дураков… А у меня трусы одни и те на мне — затёртые и рваные. И постирать их некогда, и заштопать поздно, и другие мне купить не на что. А мы всё ещё ворочаем камни, колени бьём, скрипим и стонем. Гегемоны сраные, обложенные с головы до ног писюльками вышестоящего начальства.