Когда я увидел перед собой шприц, я не сразу понял, что происходит. Еще меньше я поверил себе, когда второй шприц он отдал моему боссу…

— Ах да, у вас же заняты руки, — и, наклонившись, он уже свободной второй рукой дернул за конец связавшей мне руки веревки.

Неимоверное это счастье — чувствовать свои руки! Ими снова можно брать, отдавать, и если я захочу, то могу прямо сейчас подозвать Ирину и потрогать ее за лицо. Оно по-прежнему красиво, хотя и искажено страхом.

— Лекарство ваше.

Медленно повернув голову, я увидел, как начальник юротдела, торопясь и ежесекундно бросая взгляды на Говоркова — как бы не передумал, — заворачивает себе рукав рубашки и зубами сдергивает с иглы колпачок. Не сомневаюсь, он знает, что делает…

Через минуту под истеричный крик Иринки и выдох Молчанова, который потерял интерес к тому шприцу и теперь смотрел на мой, бывший босс ввел себе в вену «Убийцу».

Я смотрел, как меняется его лицо. Сначала он не поверил, что успел. Изо рта его вырвался то ли кашель, то ли хохоток, похожий на крик гиены, а потом он вдруг понял, что если его что и убьет в ближайшем будущем, то не проклятый рак, и расхохотался так, словно и не было больше причин, по которым он мог умереть…

— Чего же вы ждете? — не сводя с меня глаз, поинтересовался Говорков. — Это единственная доза, господин Чекалин. Вы просили у меня формулу, я отдал вам готовый продукт. И я не причиню вам зла, клянусь. Примите лекарство и закончим на этом…

— Это мое лекарство?

— Верно, верно, — поторопил меня Володя.

— И я могу распоряжаться им, как сочту нужным?

— Это так, — поняв, что добился-таки своего, улыбнулся он.

— Тогда подойди сюда, Молчанов.

Говорков испугался… Я видел это. Он отшатнулся, словно его ударили по лицу!

— Подойди, подойди, Молчанов… — я протянул ему шприц и быстро убрал руку. Маленькая тварь, доселе мне неизвестная, вдруг стала царапать меня изнутри и требовать шприц обратно. Чтобы не осрамить себя в последний момент, я принялся тереть ладони. — Если бы был болен ты, я растоптал бы его. Но твой ребенок не знает, какая ты мразь, и он слишком мал для того, чтобы понять это. Надеюсь, он никогда не станет членом ничьей команды. Такие дела, хозяин…

Мне не стало легче. Мне стало куда хуже. Но одно я знаю наверное. Если кто-нибудь на пороге смерти спросит меня, совершал ли я хоть раз скотский поступок, я отвечу отказом и не солгу.

— Невероятно, — снова услышал я, но восторженных ноток в голосе Говоркова уже не слышалось. — Ты хочешь сказать, что выиграл?

— Какой смысл играть со смертью?

— Герман! — взорвалась, наконец, в истерике Ирина. — Как ты мог?! Как мог?! Я не верю!..

И вскоре голос этот стих, потому что охранникам слушать его в замкнутом пространстве стало невмоготу. Удаляясь, Ирочка кричала так, что, казалось, разорвутся ее легкие. Я не знал, что она так меня ненавидит…

— Я все-таки спрошу напоследок, — не выдержал Говорков. — Ответ на этот вопрос у меня имеется достоверный, но все-таки… На всякий случай… Вам известно, что вы больны?

— А разве есть здесь кто-то, кто не болен? Посмотри на себя, Вова… Разве ты здоров? Неужели лучше выглядит Старостин? А Молчанов?

Я только сейчас заметил, что начальник СБ СОС исчез. И я понимаю его. Он получил то, ради чего был животным все эти годы…

— Я ответил на твой последний вопрос, — тихо пробормотал я. — Могу ли надеяться, что и ты окажешь услугу?

Говорков посмотрел на ногти — я снова подивился тому, насколько безжизненны его пальцы — и кивнул.

— Кто такая Милорадова? Мой босс уже открыл было рот, чтобы просветить меня на сей счет, но ваше феерическое появление заставило его забыть русский язык.

Говорков похлопал ресницами и удовлетворенно поджал губы. Качество полировки ногтей его устроило. Скрипнув ножками стула, подтянул его ко мне и уселся верхом. Теперь он напоминал ковбоя, которого полгода вместе с конем морили голодом апачи.

— Вы когда-нибудь страдали от того, что не врач?

— О да, — мрачно выдавил я, стараясь не смотреть в ту сторону, где находилась безмолвная публика.

— Вы, верно, проклинали себя за то, что пяток лет назад зашли с документами не в медицинский институт, а в юридический, — продолжал раскрывать суть давно настежь для меня распахнутой проблемы Говорков. — Вы казнили себя, что не в силах взять с полки нужный пузырек, чтобы вынуть из него ту таблетку, которая нужна. Тогда вы, быть может, представите состояние гения фармакологии, который, находясь над телом умирающей дочери, испытывает то же самое?

— О чем вы? — я впервые посмотрел на него искренне.

— Человек, создавший лекарство от рака, плачет над телом единственной дочери и проклинает себя за то, что не нашел решения годом раньше… — Говорков поднялся и обошел стул. — Ужасно, верно?

Я беспомощно водил по нему взглядом.

— У Старостина есть дочь?..

Говорков сыграл желваками, было видно, что он хочет сдержаться, но он не сдержался.

— Какая дочь может быть у этого морального урода, Чекалин?! Надутый индюк, которого вы видите сейчас перед собой, гений медицины, ради обожествления которого пришлось искать две тонны золота — никчемный бездарь!..