— Пока бог миловал, — Данилов трижды постучал по косяку. — Всего хорошего.

— И вам тоже, — Лариса Александровна взяла кусок пастилы.

«А она не такая уж и дура», — подумал Данилов, закрывая за собой дверь.

Ему всегда было приятно менять мнение о людях с плохого на хорошее.

Когда Владимир спустился в раздевалку, Дениса там уже не оказалось. Конфликт можно было считать исчерпанным. Данилов переоделся, вытащил из сумки зонт — с неба лило как из ведра — и в этот момент в футляре, прицепленном к поясу, завибрировал мобильный телефон.

Никто не звонил ему в середине дня для того, чтобы просто поболтать. Перед тем как ответить на звонок, Данилов взглянул на экран: Елена.

— Слушаю тебя.

— Вовка, у тебя как сейчас со временем?

— Нормально.

— Тогда слушай. Я тут случайно нашла тебе неплохую халтурку…

— А это обязательно обсуждать по телефону? — Данилов не любил долгих телефонных разговоров.

— Ты сейчас в Сокольниках?

— Да.

— Тогда лучше по телефону. Знаешь сорок второе медучилище на Остроумовской?

— Проезжал мимо…

— Так вот. Там срочно ищут преподавателей. По сестринскому делу и безопасности жизнедеятельности. У них провал — кто-то надолго заболел посреди семестра, кто-то уволился. Речь идет об очно-заочном отделении, то есть вечернем. Занятия с полпятого до полдесятого. Директор не прочь взять совместителя, лишь бы быстро…

— Я-то тут каким боком? — Данилов постарался представить себя в роли педагога, окруженного юными девами, и не смог.

— Как это каким боком! Ты же врач, да еще с большим опытом практической работы. Что ты — уход за больными не сможешь вести? Не смеши меня!

— Это ты меня смешишь, — парировал Данилов. — Если я сын педагога, то это еще не означает…

— Вова! — перебила Елена. — Повторяю — работа в Сокольниках, близко от твоей кафедры. Начинает ся она с половины пятого. Это же просто подарок судьбы!

— А сколько там платят?

— Это тебе скажут на собеседовании. Можешь прямо сегодня подъехать к Зюзиной Марии Федоровне, это замдиректора по учебной работе. Запиши… Записываешь?

— Сегодня не получится, — сухо сказал Данилов. — Я тороплюсь. Раньше приду, раньше уйду. Спасибо за предложение. С твоей стороны это просто жертвенный подвиг.

— Почему?

— Отправлять меня вращаться в кругу молодых девчонок…

— Данилов, я серьезно! — по голосу было ясно, что Елена сердится. — Есть удобная, приличная подработка…

— Ах, приличная! — взвился Данилов. — Приличная!

Вот в чем дело! С этого и надо было начинать! А то, чем я занимаюсь сейчас, это, значит, неприлично!

— Данилов! — Елена уже не говорила, а кричала в трубку. — Я не спорю — любой труд почетен, но когда врач санитарит по ночам в морге…

— Извини, аккумулятор разрядился, — буркнул Данилов и выключил телефон.

Несмотря на дождь, он решил пройтись до метро пешком — ярость, клокотавшая внутри, требовала хоть какого-нибудь выхода, хотя бы движения. Зонт Владимир убрал в сумку — дождь приятно охлаждал голову.

— Приличная работа! — время от времени восклицал он, не замечая того, что говорит вслух. — Приличная, видите ли! Можно подумать!

Постепенно ярость улеглась. В метро Данилов спустился промокшим до нитки, но уже способным мыслить логически. «А ведь это, в сущности, очень благородно с ее стороны, — мелькнула мысль, — пристроить меня туда, где много девушек. Наверное, она хочет, чтобы наше расставание было для меня безболезненным».

Данилов вообразил картину своей женитьбы на какой-нибудь смазливой студенточке медицинского училища, которой на днях исполнилось восемнадцать, и не смог удержаться от смеха. Старушка, ждущая поезда рядом, старушка обеспокоенно обернулась.

— Все нормально, — сказал ей Данилов. — Разве что вам не мешает показаться врачу…

— С чего бы это? — благообразная на вид старушка, как это часто бывает, оказалась сварливой.

— У вас губы синюшные, — серьезно пояснил Данилов. — Цианоз называется.

— Сам иди врачу покажись! — нахмурилась собеседница. — Ржет тут как нехолощеный жеребец и еще оскорбляет…

Подошедший поезд заставил ее замолчать.

«Вечером дома будет разбор полетов, — подумал Данилов. — Беседа о высоком статусе врача и недопустимости его роняния. Или — как правильнее? — недопустимости его утраты? Нет, это не то, я же не утратил статус, а лишь, как считают некоторые, опустил его до санитарского… Надо у матери спросить, почему „снижение“ говорить можно, а „роняние“ — нет. И как назло, Валеру сегодня замещать не надо…»