Бросил трубку, пригладил волосы, разглядывая Трубина, словно вспоминал, зачем тот ему понадобился.

— Много помощников — некогда работать,— проговорил Шайда­рон, продолжая, видимо, неоконченный телефонный разговор. Тру­бин деликатно промолчал.— Догадываешься, зачем позвал?

— Да нет.

— Ну, как живешь?

— Ничего.

— Ничего — это у цыган слепая лошадь. Знаешь Павла Патра- хина?

— Этого дядьку я знаю.

— Ты чего им там насоветовал?—В голосе Шайдарона зазвуча­ли суровые оттенки. Он то снимал очки, то снова надевал их. На чис­то выбритом лице вздрагивала клиновидная бородка.— Ты что же. велел им брать камень под городом?

— Под городом удобнее.

— Удобнее, говоришь?— Шайдарон скинул очки. Подумал. Бо­родка уперлась в галстук. — Ну, знаешь ли... Тебе-то до них какое дело?

Бородка отскочила от галстука, по бумаге заскрипел синий ка­рандаш.

— Постой, братец! Ты что-то не договариваешь. А бензин?

— Какой бензин?

— Патрахин насливал бочку бензина и припрятал ее. Он гоео- рит, что вместе с тобой...

— Я его с тех пор и не видел!

— За такую экономию его к следователю...

— Да не видел я его, Озен Очирович! Не верите, что ли9

— Верю. Почему не верить? Я так и следователю сказал: «Раз­беремся сами».

Бородка заподрагивала, по выбритой до синевы щеке пробежал солнечный лучик. Шайдарон схватился за очки, стал посмеиваться:

— Придумали, черти! А ведь лоеко! Но бензин вернуть. Да, да.

— Да не брал я никакого бензина,— сказал Григорий.

— Знал я одного такого.— усмехнулся управляющий.—На скла­де пользовался спецодеждой. Как-то ее списывал. Ну и попался. Да­вай всех оговаривать, как вот и этот Патрахин. Потом сознался во всем, и в том, что воровал один, тоже сознался. Его спрашивают: на что. мол, надеялся? А он так ответил: «Сколько лет я ка авторитет работал, пусть теперь авторитет поработает на меня».

Трубин промолчал, ждал, что еще скажет управляющий.

— Ну, как у тебя с бригадой? Не пожалел, что полез туда7

— Да нет

— С кладкой, как у вас? Отстаешь? Ну вот. Это уж никуда не годится. Хуже всякого... С чем бы другим, а то — с кладкой.

— Людей мало.

— Ну, что людей? Все требуют людей! Ты бригадир, ты и решай.

— Я и решаю.

— А что?

— На рекорд пойдем, Озен Очирович. Девятьсот кирпичей на каменщика.

— Ого! А ну давай... Как это так? Девятьсот9 Это легко сказать.

— У меня есть такой Михаил Гончиков...

— Ну и что?

— У него руки созданы как бы специально для кирпича. Мы с ним вот подработаем и покажем. Если выйдет, вас позовем, посмот­рите. Если одобрите, мы быстро остальных обучим.

— Всех что ли?— управляющий хмыкнул. — А ты знаешь, как солдаты по мосту ходят?

— Не знаю, не приходилось.

— Так знай: не в ногу! А то мост не выдержит. Так и у меня. У меня фонды на кирпич не выдержат. Видал как?

Трубин пожал плечами: не поймешь управляющего — то ли шу­тит, то ли всерьез.

— Ну, ладно. Фонды фондами, а старик тебе подбросит кирпича Старик все может!

Шутит или не шутит Шайдарон?

— Что бы вы делали без старика? А?— Шайдарон засмеялся.— А, между прочим, были времена... Существовал обычай — умерщ­влять стариков.

— Как это так?

Сегодня какой-то странный этот Шайдарон.

— А вот так и умерщвляли. Заставляли глотать длинную лен­ту жира. Старик глотал, задыхался и погибал. А потом этому обычаю пришел конец.— Озен Очирович начал набивать трубку табаком, по­косился хитрым глазом на Григория.— Дело было так. Поспорили ханы между собой. Один говорит: «Выстрою чугунный мост через океан». Другой говорит: «Выстрою невиданный дворец». Ну, стали строить. Тот, который мостом хвастался, что успеет за день сделать, то ночью волной у него смоет. А тот, который за дворец взялся, быстро все соорудил, осталось покрыть крышу. Бился-бился. Покрыл крышу, позвал слугу, спрашивает: «Готово?» Тот отвечает: «Плохо». Слугу казнили, крышу сломали. Снова хан за работу. Снова тащат кого-то из слуг. Хан спрашивает и опять ответ: «Плохо». Кого ни по­зовут, всякий говорит: «Не готово», а кто говорит: «Не так покрыто». Многих слуг хан казнил, а дворец достроить не может. Дошла оче­редь до юноши, у которого престарелый отец. И давно пора было того старика задушить жиром, но сын прятал его в сундуке. Вот сын и признается отцу: «Моя очередь предстать перед ханом, и сегодня я буду казнен. Хан не умеет крыть крышу, и я погибну. Мне не жалко своей жизни, я все думаю о том, что будет с тобой попе моей смерти». Отец тогда и советует сыну: «А ты скажи х:*ну, чтобы он встал спиной к солнцу, когда будет крыть кровлю дворца. От солнеч­ных лучей у хана двоится в глазах». Сын послушался отца и сказал хану, как надо поступить. Удивленный хан требует от юноши– кто, мол, тебя надоумил так отвечать мне? Ну тот во всем сознался.

С тех пор стариков уже не умерщвляли. Вот так вот, Григорий Алексеич.

Шайдарон закурил трубку, улыбнулся:

— Ты вот слушал меня и думал: «Чего это он мне сказкой голо­ву морочит?» Думал так?

— Да нет, не думал,— Григорий рассмеялся.—А в общем-то, интересно. Забавно.

— У меня к тебе еще одно дело. Решено послать часть твоей бригады на бетонирование плиты ростверка в главный корпус. Как смотришь?

— Ну, что же. Решено, так решено...

— Людей тебе подбросим и технику дадим.

— Сколько кранов дадите?

— Пять. Может, шесть. Позванивай начальнику цеха бетона Елизовой. У шоферов за главного один из Патрахиных. Младший. Изобретатель. Павел, сам видишь, какой изобретатель... Если все уразумел, то иди. А то у меня одной телефонной ругани на целый час.

Григорий шел от Шайдарона и в коридоре столкнулся с Догдомэ. Та отвернулась, будто его не видела.

— А мне вас нужно,— остановил ее Трубин.

Они поздоровались. Догдомэ все время пыталась смотреть куда- то мимо. В полутемном коридоре глаза ее казались влажными. «Она всегда со мной какая-то непонятная,— подумал он и посмотрел на нее пристальнее. — А лицо у нее приятное, как у симпатичного маль­чишки. Приятное...» Григорий хотел было так и сказать ей, но смол­чал: не настолько они близки, чтобы говорить подобное.