Шрифт:
— Это меня не устраивает, Маккарти, я не могу дать вам отсрочку.
Малыш, забившись в темный угол, скрестив руки, слушал разговор с широко открытыми глазами.
— Но, послушайте, господин Харберт, — продолжал фермер, — проявите же сострадание к несчастным… Речь ведь идет лишь о том, чтобы дать нам чуть-чуть времени… Прошла уже половина зимы, и она не была суровой… В будущем году мы все наверстаем…
— Вы будете платить или нет, Маккарти?
— Мы бы очень хотели заплатить, господин Харберт… но послушайте… уверяю вас, в данный момент это невозможно…
— Невозможно! — воскликнул управляющий. — Так достаньте деньги, продав что-нибудь…
— Мы так и сделали, а все, что у нас оставалось, унесло наводнением… Нам бы не выручить сейчас и ста шиллингов [146] за все движимое имущество.
— И сейчас, когда вы не можете даже начать пахоту, — воскликнул управляющий, — вы рассчитываете на будущий урожай, чтобы погасить долг?… О чем вы говорите! Вы что, издеваетесь надо мной, Маккарти?
— Нет, господин Харберт, упаси меня Бог, но, ради всего святого, не лишайте нас последней надежды!
[146] Сто шиллингов составляют пять фунтов стерлингов.
Мердок с братом, застывшие в молчании, едва сдерживали возмущение, видя, как отец пресмыкается перед мерзким типом.
В этот момент бабушка, с трудом выпрямившись в своем кресле, сказала твердым голосом:
— Господин Харберт, мне семьдесят семь лет, и все эти годы я провела на ферме, которой управлял еще мой отец, до моего мужа и сына. И мы всегда аккуратно вносили арендную плату. И вот теперь, когда мы впервые просим немного подождать, — я никогда не поверю, чтобы лорд Рокингем захотел вдруг нас отсюда выгнать…
— Речь не идет о лорде Рокингеме! — резко возразил Харберт. — Да он даже не подозревает о вашем существовании. А вот господин Джон Элдон вас прекрасно знает… Он дал мне официальный приказ, и если вы не заплатите, то расстанетесь с Кервеном…
— Расстаться с Кервеном! — воскликнула Мартина, смертельно побледнев.
— В недельный срок!
— И куда же мы денемся!
— Куда угодно! Меня-то уж это вовсе не касается!
Много уже повидал Малыш печальных сцен, сам испытал крайнюю нужду, но ему казалось, что ничего подобного он еще не переживал. Здесь не было ни слез, ни стенаний, но от этого вся сцена была еще более ужасной.
Тем временем Харберт встал, с намерением спрятать бумаги в сумку.
— Спрашиваю в последний раз, вы намерены платить? — спросил он.
— Но чем?…
Тут в разговор вмешался Мердок. В вопросе, в звенящем от волнения голосе слышался вызов.
— Да-да!… Чем прикажете платить?… — повторил он медленно и пошел на агента.
Харберт знал Мердока уже давно. Агенту было известно, что тот был одним из наиболее активных сторонников лиги, выступающей против лендлордов, и ему, конечно, пришла в голову мысль воспользоваться случаем, чтобы упрятать строптивца в тюрьму. Поэтому, отнюдь не пытаясь успокоить Мердока, он ответил с насмешливым видом, пожав плечами, словно желал спровоцировать гордого бедняка:
— Чем платить, спрашиваете вы?… Где и как раздобыть денег? Ну, уж во всяком случае, не бегая по митингам, не впутываясь во всякие истории и не бойкотируя землевладельцев… А работая, я думаю…
— Работая? — повторил Мердок, вытягивая задубевшие руки. — Так, значит, эти руки не трудились?… А мой отец, братья, моя мать, стало быть, столько лет просидели на этой ферме без дела?… Господин Харберт, не говорите подобных вещей, я не могу этого слышать.
И Мердок закончил фразу жестом, заставившим агента невольно попятиться. А затем Мердок дал выход гневу, накопившемуся в его душе за долгие годы социальной несправедливости, и выразил он его в очень красочных и энергичных выражениях, столь свойственных ирландскому языку — тому языку, о котором можно сказать: «Когда вы будете защищать собственную жизнь, то делайте это по-ирландски!» А сейчас Мердок при помощи страшных обвинений пытался защитить свою собственную жизнь и жизнь своих близких.
Затем, облегчив таким образом сердце, он сел в сторонке.
Сим чувствовал, что негодование клокочет в душе брата, как огонь в горниле.
Мартин Маккарти, опустив голову, не решался нарушить тягостное молчание, воцарившееся в доме после гневных слов Мердока.
Харберт продолжал взирать на несчастных со смешанным чувством презрения и высокомерия.
Наконец Мартина встала и обратилась к агенту.
— Господин управляющий, — сказала она, — теперь я умоляю вас… прошу об отсрочке… Это позволит нам заплатить… всего несколько месяцев… мы будем трудиться не покладая рук… даже если нам придется умереть в поле!… Молю вас… прошу вас на коленях… ради всего святого!…
И несчастная опустилась на колени перед этим страшным существом, один вид которого был для нее оскорбителен.
— Хватит, матушка!… Довольно… слишком… слишком унизительно! — воскликнул Мердок, поднимая мать с колен. — Мольбы здесь не помогут!
— Нет, — ответил Харберт, — и я не буду тратить лишних слов! Деньги… деньги на стол сейчас же, или через неделю вас выкинут!
— Через неделю, пусть! — вскричал Мердок. — Но сначала я сам выброшу вас за дверь дома, где мы пока еще хозяева!