— Да? — искренне удивился Андрей. — Там продолжается ночной бой?! Почему?

— В Па-де-Кале на помощь Соммервиллу подошел из устья Темзы Хамберский отряд крейсеров, с ходу прорвав наше восточное заграждение. Данные о потерях еще не поступали, но думаю, что они у нас там намного больше, чем на западном участке. И это по самому оптимистическому подсчету, мой фюрер!

— Час от часу не легче!

Андрей натурально схватился за голову. Стоило так тщательно готовить операцию, учитывать все детали, бросить в бой массу войск и средств, чтобы все усилия целой страны перечеркнуло разгильдяйство, и, может быть, всего одного человека.

— И что вы намерены предпринять, генерал?

— Уже предпринял, мой фюрер, и отдал распоряжения от вашего имени, не желая терять ни минуты времени…

Фолкстоун

— Купание не в моем возрасте, Венк! Тьфу! А говорили, что по проливу можно плыть спокойно! Тьфу!

Гудериан выплюнул соленую воду, продираясь к берегу. Ноги твердо чувствовали дно, но волны время от времени захлестывали генерала с головою. Отвратительное состояние!

— Так то днем, майн герр! А ночью тут черт знает что творится!

Адъютант заботливо поддержал командующего панцерваффе под локоть — он предпочел скорее бы сам утонуть, чем допустить гибель своего командующего. Но еще три десятка шагов — и они доберутся до спасительной сухой тверди.

— Лучше самому с «матильдами» сразиться, чем еще раз испытать такой ужас!

Генерал оживленно разговаривал и жестикулировал, как бывает с людьми после перенесенного жесточайшего стресса.

А час назад был далеко не стресс, а оживший ночной ужас, смертельный кошмар, когда огромная махина английского линкора, заслонившая, как ему показалось, половину неба, тускло освещенного печальной луною, внезапно опоясалась огнем, будто разверзлось жерло вулкана.

Им невероятно повезло, что танково-десантная баржа шла в авангарде, успела выскочить из зоны поражения орудий и укрылась в темноте.

Море, оставшееся у них за спиной, неожиданно взорвалось огромными столбами воды, чудовищным грохотом и дикими криками насмерть избиваемых людей, которые ничто не могло заглушить.

Генерал, несмотря на то что прошел несколько войн и видел немало смертей, испытал приступ животного страха от унизительного чувства собственной беспомощности.

Да, ему повезло проскочить, но тысячи танкистов из 1-й панцер-дивизии со своими боевыми машинами были принесены на заклание кровожадным морским богам.

Он хотел плакать, видя, что нет никакого спасения, и даже начал молиться, хотя делал это крайне редко.

Но случилось чудо: темнота по левому борту баржи взорвалась добрым десятком пульсирующих вспышек и тут же выплеснула четыре длинных языка пламени.

Огромный английский корабль содрогнулся — генерал собственными глазами видел, как на нем вспухли два разрыва, словно по танку, пусть и неимоверно большому, запулили фугасом. Это был, вне всякого сомнения, германский корабль, и все находящиеся на барже заорали от восторга.

Но смолкли от ужаса, когда спустя минуту английский линкор ответил — то, что увидел Хайнц, было чудовищным.

Языки пламени главного калибра вытянулись струями гигантского огнемета, а грохотнуло так, что все машинально пригнулись, оглохнув. Темнота осветилась жуткими взрывами, которые вскоре накрыли огромным пожаром героический немецкий корабль…

— Венк, у вас есть шнапс? А то мы все рискуем простыть, но позволить это нельзя, — произнес сиплым голосом «отец панцерваффе», на плечи которого подбежавшие солдаты набросили теплое одеяло. Это не курорт, и ночное купание может закончиться фатальной пневмонией.

— Ух, — выдохнул воздух генерал, хорошо хлебнув из протянутой фляжки, и заговорил злым голосом: — На море мы беспомощны, но не здесь. Венк, я должен знать, сколько у нас танков под рукой. Надеюсь, что британцы дорого заплатят за безнаказанное и жестокое истребление моих танкистов. И очень скоро, прах их подери!

Гастингс

Самолет был не военным, а мобилизованным и принятым от «Люфтганзы», потому комфортабельным. Вместо откидных полок удобные кресла у иллюминаторов, на которые усадили легкораненых, в проход, покрытый ковровой дорожкой, поставили носилки с тяжелоранеными, среди которых находился командир парашютно-десантной бригады Ойген Мандль.

Макса Шмеллинга усадили рядом с ним, бережно пристроив искалеченную осколком ногу и зафиксировав лежащую на повязке руку. Война для экс-чемпиона мира по боксу закончилась — с такими ранениями списывают не только с парашютных частей, но и вообще со службы.

Кошмарная неделя закончилась, дни тянулись месяцами, полными крови и ужаса, однако Макс не жалел ни о чем, увидев ту изнанку войны, о которой старались не писать, отдавая страницы газет героям и совершенным ими подвигам.

Но ведь в Берлине не стреляют в упор, а репортерам из «Фелькишер Беобахтер» не надо подставлять свою голову под пули и нюхать вонь вывернутых человеческих потрохов.