Налив себе чашечку, я закутался в одеяло и уселся читать газеты. Мой роман оценивали по-разному, однако даже самые отрицательные рецензии были мне, в общем-то, на руку. Критики единодушно высказывали возмущение тем, насколько ярко я изображаю насилие, сцены пыток и убийств, однако расходились во мнениях, когда речь заходила о том, можно ли считать роман подлинным произведением искусства. Финн Гельф предвидел именно такую противоречивую реакцию прессы и заверил меня, что обе эти точки зрения лишь увеличат продажи. Независимо от того, какую рецензию прочтут люди, возмущение и отвращение критиков пробудят в них любопытство. Все непременно захотят купить книгу, которую многие рецензенты отказались читать до конца.

Странное это было чувство — ощущать такое пристальное внимание к своей персоне после долгих лет, в течение которых ты сидел и писал в гордом одиночестве.

В самом низу кипы газет оказалась записка от Лины. Она забрала Иронику и уехала к родителям, чтобы я смог как следует выспаться. Прочла ли она сама все эти рецензии, жена не сообщала. В конце краткого послания сообщалось, что она отключила наш домашний телефон.

Я встал с дивана и неверным шагом поплелся к подоконнику, на котором стоял аппарат. Едва я подсоединил его к сети, как он зазвонил. Это оказался корреспондент газеты «Политикен», один из бесчисленного количества журналистов, позвонивших мне в тот день. Когда спустя четыре часа домой вернулась Лина, я по-прежнему сидел закутанный в одеяло, с чашкой давным-давно остывшего кофе и разговаривал по телефону. Всем хотелось побеседовать со мной, и я предоставлял им эту возможность вплоть до того момента, пока Лина поздно вечером не выдернула штекер телефона из розетки. Тут я будто очнулся от некоего опьянения и понял, что весь день ничего не ел. Ироника не желала со мной разговаривать, а Лина принесла кое-какую еду, и мы с ней устроились ужинать прямо на софе с разбросанными вокруг газетами.

Когда Лина прочла рецензии, то поначалу не знала, что и думать. Однако живой интерес, который вызвала моя книга у прессы, убедил ее в том, что в романе и впрямь что-то есть.

Она сказала, что гордится мной, и это был, пожалуй, самый лучший из всех отзывов, на какие я когда-либо мог надеяться.

— Не рановато ли для пива?

Ироника с осуждением во взгляде следила за тем, как я наполняю пластиковый стакан из аппарата за стойкой в каморке позади стенда. У нее были средней длины черные крашеные волосы и, на мой вкус, слишком сильно подведенные голубые глаза. Тугая черная блузка подчеркивала еще недостаточно развитую девичью грудь, а короткая юбочка в красную клетку выставляла напоказ длинные стройные ноги в черных колготках со «случайными» дырочками. Поистине, Ироника была «маминой дочкой» — со временем она становилась все больше похожей на Лину.

— Видишь ли, я сегодня встал очень рано, — ответил я, залпом выпил полстакана и сразу же налил еще. — Да и вообще день выдался какой-то дурацкий.

— Вот как? Что ж, спасибо. — Ироника отхлебнула минералки без газа — единственный напиток, на который мне все же удалось ее уговорить, несмотря на то что вода была теплой.

— До сих пор, конечно, — поспешно исправился я и улыбнулся. — Рад тебя видеть. — Тут я солгал: на самом деле мне совсем не хотелось встречаться с ней с похмелья, да к тому же еще находясь на грани нервного срыва. Со времени моего последнего свидания с дочерью прошло уже более семи лет. За все это время я видел ее лишь на фотографиях, висящих на стене у родителей.

— Мы тут с подругами проходили мимо, — сказала Ироника. — Вот я и решила: а почему бы мне не зайти, не взять автограф? — Она помахала книгой, которую по-прежнему держала в руке.

— Да-да, конечно! — Я засуетился, схватил книжку, отставил пиво и начал лихорадочно шарить по карманам в поисках ручки. — Ты ее читала?

— Нет еще, — ответила Ироника. — Зато прочла парочку других, хоть мать их и прячет.

— Прячет?

— Ну да, она складывает их в гардеробе и воображает, что спрятала их от нас или от Бьорна, но я все равно всегда их нахожу.

— Что ж, ты всегда была не промах, — с улыбкой сказал я.

— Честно говоря, мне не понравилось… я имею в виду книги.

Я пожал плечами:

— По правде сказать, они не совсем для детей.

Взгляд ее стал суровым.

— Знаешь, Франк, я вообще-то уже не ребенок.

— Что ты, разумеется, — поспешил исправить я свою ошибку. — Просто мы с тобой так давно…

В этот момент в каморку ворвался Финн Гельф:

— Франк, ты готов?.. — Тут он увидел Иронику. — А-а… так у тебя здесь гости? — натянуто улыбнулся он.

— Это моя дочь Вероника, — представил я. — Кстати, вы с ней уже встречались.

— Конечно! — расцвел Финн, протягивая Иронике руку. — Только тогда тебе было… погоди-ка… ну да, не больше трех лет, так что ты меня наверняка не помнишь.

Ироника покачала головой, однако руку ему все же пожала.

— Так, значит, отец взял тебя с собой на выставку?

— Нет, мой отец дома, — сухо отрезала Ироника.

Чтобы скрыть смущение, я сделал глоток пива. По выражению лица Финна я понял, что он готов провалиться под землю от неловкости.

— Мы тут с подругами, Стине и Анной. Потом хотели прошвырнуться по магазинам.

— Что ж, здорово! — хохотнул Финн. — Слушай, если тебе понравится что-нибудь из наших книг, ты только скажи — я с удовольствием подарю.

— Да ладно, спасибо, не надо.

— О’кей, — кивнул Финн. Возникла короткая пауза, после чего он снова сосредоточил внимание на мне: — Франк, интервью у тебя через четверть часа, но до тех пор мне бы хотелось еще кое-что тебе показать.