Нет, конечно, это невозможно! Но вместе с тем нельзя сказать, что это не он. Положим, в лице можно ошибиться, но одежда! Ей-богу, это те самые брюки, в которых ходил Мешхеди Мохаммед Голи, когда Аббас ещё жил на свободе в квартале Сарчашме и продавал своё мороженое и мужчинам, и женщинам, и взрослым, и детям. Это тот самый пиджак, который Аббас видел на старике на протяжении целых десяти лет. Сам Мешхеди Мохаммед Голи частенько рассказывал ему, что этот пиджак был привезён в подарок его господину одним из членов свиты после первой поездки Мозаффар-од-Дин-шаха [92] в Европу. Ну да, конечно, это и есть Мешхеди Мохаммед Голи. Клянусь богом, клянусь всеми святыми, клянусь пророком — это он! Это тот самый Мешхеди Мохаммед Голи, добрый приятель нашего Аббаса, во все тайны которого Аббас был посвящён.

Этот сгорбленный старик, стоящий одной ногой в могиле, имеет любопытную способность везде и всюду быть помехой. И здесь, в этом доме, куда люди приходят собственными ногами, а уходят на чужих плечах, Плешивый Аббас должен будет каждую ночь и каждый день, хочет он того или нет, быть собеседником этого проклятого, уродливого йездского старика.

Господи помилуй, разве у него мало горя без этого? Здесь Аббас снова вспомнил свою покойную мать. Да упокоит господь её душу, стоило ей, когда в их дом, приходил кто-нибудь из соседок посудачить, пожаловаться на мужа, на детей, и чтобы не опозориться перед гостьей, насыпать горсточку семечек — дынных, тыквенных или подсолнечника — на выцветший подносик, как в этот самый момент проклятый Аббас появлялся словно из-под земли. Каждый раз, чтобы поставить мать в неловкое положение, он пускался на одну и ту же хитрость. «Мамочка, — спрашивал он, — у тебя не найдётся чего-нибудь поесть?» Он задавал этот вопрос для того, чтобы не получить хорошей затрещины, если он приблизится к подносику, рассчитывая, что мать, постеснявшись постороннего человека, даст ему немножко семечек.

Мать обычно бросала на него гневный взгляд, затем обращалась к гостю, как бы моля извинить её и посочувствовать ей, и цитировала слова какого-то поэта: «Не было в моей жизни ни одной минуты, которую я прожил бы спокойно!»

И сейчас, увидев этого йездского старика, Аббас невольно произнёс эти же самые слова: «Не было в моей жизни ни одной минуты, которую я прожил бы спокойно!»

Он вспомнил, что на протяжении целых двадцати лет— и в годы, когда он ещё не был женат, не имел детей и был в полном смысле слова холостым, и после, когда он женился на матери своих детей и завёл кое-какое хозяйство, каждый раз, когда в его лавку входила молоденькая девушка или полненькая, свеженькая замужняя женщина, или вдовушка, или молоденькая подёнщица, чтобы съесть порцию мороженого или тарелочку сладкого рисового киселя съесть спокойно, не торопясь, в ту же минуту словно из— под земли появлялся Мешхеди Мохаммед Голи Йезди приближённый слуга господина Ахмада Бехина Йезди! Под каким-нибудь предлогом он влезал в лавку, и было совершенно невозможно, выражаясь словами господина старшего надзирателя Рахима Дожхимана, заставить его убраться вон или, выражаясь словами гуляк, отшить его.

Но здесь, в тюрьме, не было ни супа, ни плова, здесь не раздавали халвы, сюда не приходили девушки и женщины. Здесь все двери, все входы и выходы находятся на запоре, и не всякий человек может явиться сюда в любой момент, когда ему этого захочется. Несомненно, этот старик явился сюда с какой-то подлой целью. Ведь всем жителям квартала известно, что господин уважаемый доктор Тейэби — депутат от города Йезда — на протяжении многих лет обучал своим подлым приёмам этого демона. Наверное, ему надо что-нибудь выведать или кого-то обмануть.

Плешивый Аббас страшно жалел, что его место в камере находится далеко от старика и он не может выяснить истинной причины его появления здесь, выпытать у него всё, заставить признаться. Он знал, что Мешхеди Мохаммед Голи имеет привычку каждый день глотать три шарика опиума. Если кто-нибудь даст ему два-три таких шарика, это лучше всяких денег раскроет его болтливый рот и развяжет ему язык и тогда всё, чему его обучил его хозяин, всё, что он узнал от своей святыни господина доктора Тейэби, он выложил бы Аббасу. Но как подойти к старику? В этой великолепной гостинице, принадлежащей шахиншахскому правительству Ирана, полной всяких удобств и благ, чистоты и порядка, всякий, кого приводят сюда, в этот рай, сразу же получает освободившийся уголок прежнего владельца, тело которого находится в это время в руках мойщика трупов. Над головой вновь прибывшего наклеивают клочок бумаги, и несчастный, пока он жив, не имеет права сдвинуться с этого места и лишь изредка, уплатив определённую сумму или сунув в руку какого-нибудь простофили, вроде длинного Рамазана, за душой у которого нет ничего, немного опиума, горсточку леденцов или пачку сигарет и надавав ему всяческих обещании, может получить разрешение растянуться где-нибудь на солнышке. Впрочем, вы сами видели, что чаще всего подобные дела кончаются скандалом: господин старший надзиратель Рахим Дожхиман подзатыльниками и пинками внезапно будит задремавшего было человека и водворяет несчастного на место. Как можно при таком положении дел допустить мысль, что Аббас, рискуя жизнью, осмелится хотя бы на один сантиметр приблизиться к этому никчёмному, грязному старику? Да разве можно так рисковать своей жизнью? Разве он подобрал свою жизнь на улице?

Аббас очень долго думал, как удалось Мохаммеду Голи проникнуть в тюрьму. С какой целью он сюда пришёл? Конечно же, он хочет что-нибудь выведать! Но разве это подходящее место для подобных дел?

Сам Аббас, с того дня как его посадили, больше не думал о том, из-за чего он здесь. Он до такой степени не думал об этом, что даже забыл, как сюда попал. Впрочем, что толку думать! Все, кто находится в этой тюрьме, — жертвы козней и интриг. Разве кто-нибудь из них в самом деле виновен? Разве кто-нибудь из них совершил кражу или другой бесчестный поступок или назвал шахского коня клячей? Просто на каждого состряпали дело, оклеветали и бросили в этот отель.

Люди, которым пока ещё не пришлось побывать в таких местах, не знают, для чего сюда приводят несчастных бедняков. А всё дело в том, что это учреждение имеет бюджет, кредиты, начальника, его заместителя, секретаря, младших сотрудников, канцелярию, архив, бухгалтерию, офицеров, старших надзирателей, надзирателей, уборщиц, поваров и тысячу других мелких сошек. И каждый из них хочет как-то устроить свою жизнь, у каждого есть свои расходы. Им нужны деньги, чтобы играть в карты, выпивать, производить потомство и радоваться его шалостям. А иные хотят построить дом, развести сад, купить обстановку, завести содержанку, поехать в Америку, приобрести для своей семьи крейслер или кадиллак, палантин из чернобурых лисиц и другие вещи.

Какой же великодушный человек захочет оплатить всё это? Если их привольное житьё не будет обеспечено, если они не смогут оплачивать чрезмерные расходы своих невесток и детей, этих молодых стиляг, кто же тогда будет возиться здесь с этими паршивыми калеками?

Вот почему это учреждение должно существовать. Что же касается заключённых, то нельзя же арестовывать воров, тем более что воры занимают в государственном аппарате очень высокие посты и имеют сильную руку и в других местах. Один вкушает палуде [93] с послом, другой — с посланником, третий — с советником, четвёртый — с первым секретарём посольства, а у кого нет подобных связей, тот дружит с телефонистом посольства.