— А я откуда знаю?

— Приметы должен знать, местный ты или где?

— Или где, — привычно ответил Лешка. — Хочешь, расскажу тебе сказку про приметы, а ты их потом сходишь на улицу, поищешь?

— Да иди ты, — беззлобно огрызнулся Тофик. — Тошно мне. Пятнадцать лет, как сюда распределили, а все тошно, не привыкну никак. Плохое это место для людей...

— Про это тоже сказку могу, — без улыбки откликнулся Лешка.

Глава 11. Бессонница

Бессонница

Дмитрий постоял в коридоре, тупо рассматривая ссадины на костяшках правой руки. Голова гудела, переполненная мыслями и эмоциями. Он влюбился, как мальчишка, и не мог больше притворяться, не мог скрываться — да и много ли спрячешь в Черноводске... Он послал к черту прежнюю жизнь — но теперь его любовь мертва, а с дочкой происходит черт знает что. Страх за психическое здоровье Лизы он испытывал постоянно с тех пор, как случилась эта беда с мальчиком. Он знал, что от такого и взрослый может сойти с ума, и чуть не ударился в панику, когда дочка начала твердить о Никите. Жена тогда отговорила его обращаться к специалистам. И, может быть, правильно сделала — нарвались бы на такого... Как он посмел, чертов псих, нести такую чушь... Но он всегда волновался за нее. Она была слишком хрупкая, слишком хорошенькая, слишком... чувствительная? И у нее всегда было такое бурное воображение, всякие фантазии. Он все девять лет беспокоился за нее, а с того момента, как решил развестись, стал беспокоиться так сильно, что старался держаться отстраненно, чтобы не сойти с ума.

Дмитрий заглянул в комнату — его дочка была послушной девочкой, но в последнее время слишком много капризничала, и надо было проверить, на месте ли она. Лиза лежала лицом к стене, свернувшись в комочек, ее сонное дыхание было медленным и ровным. Спутанные русые волосы, торчащие лопатки — дочка сильно вытянулась за лето и теперь выглядела совсем тощей. На него нахлынула нежность, беспокойство, смутное раскаяние. Мелькнула мысль подойти, обнять, сказать, как он ее любит и как жалеет о том, что случилось, — но здравый смысл подсказал, что девочке лучше поспать. Она и так совсем измучилась; не стоит сейчас лезть со своими чувствами.

Спать не хотелось. Он тихо прикрыл дверь и побрел на кухню. Осторожно заглянул — он бы не вынес сейчас слишком большой компании и шумных разговоров; но за столом сидели только Аля и Тофик, и он почувствовал мгновенный проблеск тихой радости — эти двое были способны на сочувствие, но не стали бы лезть ему в душу. Они были безопасны.

— Чаю будешь? — спросила Аля, когда он уселся за стол. Он кивнул, подвинул к себе сахарницу. Рука ходила ходуном, и, чтобы не расплескать чай, он обхватил кружку обеими ладонями.

— Вы знали, что этот психиатр — на самом деле полный псих? — пробормотал он.

— Да вот только что узнали, — проворчал Тофик.

— Он... он сказал, что за ним охотятся... и что Наталью, может быть... — он судорожно вздохнул, поднял красные глаза. — Как вы думаете, мог ли Барин... да нет, конечно, нет, бред, бред, бред...

— Ох, Димочка, бедный, — проговорила Аля и обняла его.

На мгновение он позволил себе уткнуться лицом в ее мягкое плечо, бездумно насладиться теплом круглых белых рук, вдохнуть запах, в котором было что-то от молока и что-то — от свежего теплого хлеба. Он почувствовал себя маленьким и защищенным — эти руки способны были оградить его от всего мира.

— Бедный мой, — повторила Аля.

Дмитрий выпрямился и вытер глаза.

Услышав, как закрылась за отцом дверь, Лиза, наконец, позволила себе вздохнуть. Сердце все еще билось, как сумасшедшее, — несколько секунд казалось, что он подойдет сейчас к кровати, положит тяжелую добрую руку на голову, заговорит... снова станет тем папой, который так любил ее. Но он ушел. Несколько минут Лиза плакала, а потом снова начала думать о Никите.

Наверное, ее не зря все время называли эгоисткой. Она променяла друга на «гигантские шаги» — и его убили. Она не захотела, чтобы папа уходил к Наталье, — и ее убили тоже... Внезапно Лиза задохнулась от ужасной догадки: это сделал один и тот же человек... кто-то ужасный, кто ходит за ней по пятам и наказывает каждый раз, когда она поступает неправильно...

Она снова заплакала. Ей нужно было поговорить хоть с кем-нибудь, она звала Никиту — но тот не шел. Стоило памяти проснуться — и друг вернулся туда, где она на самом деле видела его в последний раз: в заросли стланика вокруг детской площадки, мертвый, безнадежно мертвый... Лиза дотронулась до кулона. Что, если бы у нее тогда был воробушек? Смогла бы она оживить Никиту? Смогла бы дружить с ним — или он, как и Наталья, мог бы только стонать от боли и смотреть обвиняющими, застывшими глазами, залепленными жадной до плоти мошкой? Наверное, он бы тоже ее ненавидел. На мгновение она представила, как мертвый Никита поднимается и медленно подходит к ней. От него пахнет несвежим мясом. Над его головой кружатся мухи. Он снимает с шеи резиновую петлю от «гигантских шагов» (Лиза видит на его горле синюю борозду с наплывами белой плоти по краям). «Это твое», — говорит Никита и накидывает петлю ей на шею...

Лиза захрипела, хватаясь за горло — фантазия получилась настолько яркая, что она и в самом деле начала задыхаться. Никита ненавидел ее, даже воображаемый, — иначе, зачем бы он уверял, что исправить ничего нельзя? Он просто врал, чтобы наказать, и у него были на то причины — очень серьезные причины. Но папа, похоже, действительно больше не любит ее...

— Тогда я найду убийцу, и пусть папа ненавидит его, — сказала Лиза решительно и села на кровати.