Шрифт:
«Я довольно часто приходил к Егору домой. У них в квартире рядом висели два портрета: Гайдар и Бажов. Параллельно, одного формата. Запомнились разные экзотические штучки, привезенные с Кубы: на полулежала чья-то шкура.
У Егора было много железок: гири, супер-эспандеры, штанги – он качался очень сильно.
Он был определенно самым сильным человеком в школе, не только в классе.
Он занимался боксом до некоторого момента, но затем понял, что частое попадание ударов по голове мешает чтению, мешает углубленным занятиям. Пришлось ему от этого отказаться, но он качался.
Он считал, что надо уметь за себя постоять…» (КР).
Виктор Васильев встречал в доме Гайдаров интересных людей. Он вспоминает поэтов:
«Борис Слуцкий, еще поэт, который прославился своим единственным стихотворением, – “танкист обгоревший”» (КР).
Понятно, что Виктор Васильев вспоминает о Сергее Орлове – поэте-фронтовике, действительно горевшем в танке. Он прославился не столько даже одним стихотворением, сколько одной строфой в этом стихотворении:
Его зарыли в шар земной,А был он лишь солдат.Всего, друзья, солдат простой,Без званий и наград.Если еще точнее – славу ему принесла первая, действительно необычная, строка этого четверостишия: «Его зарыли в шар земной…».
А если уж стремиться к научной точности…
Дальше – о том, как хорошая память, которая обычно в жизни помогает, иногда может и подвести…
В конце 70-х годов я рассказала в одной из своих статей, что эта всем помнящаяся строка из послевоенного стихотворения Орлова – она на самом деле из стихотворения, напечатанного много раньше, в 1939 году, в «Литературной газете»: в те годы ее непременно читали все молодые литераторы; среди них был и Сергей Орлов.
И час пробьет,И я умруПоплачьте надо мной.И со слезами, поутруЗаройте в шар земной.Это – стихи 22-летнего талантливого литератора Мирона Левина, через полгода умершего в Крыму от туберкулеза. В некрологе, подписанном Н. Асеевым, С. Маршаком, К. Чуковским, В. Шкловским, его старшие товарищи писали, что он «напечатал свои стихи, шутливо выдав их за перевод из английского поэта. Это были стихи мужественные, написаны они были человеком, который умирал. Мы потеряли друга, в будущее которого верили».
В семье Тимура Гайдара обо всем этом никто, конечно, не имел представления. Вряд ли и сам Сергей Орлов, сочиняя свои стихи, помнил о той странице «Литгазеты», на которой прочел когда-то эти строки – и невольно запомнил их, привык к ним и по прошествии времени считал, видимо, уже своими – вот почему я говорю, что хорошая память может иногда подвести…
Виктор Васильев вспоминает о разговорах в доме Гайдаров за чаепитием: «Болтали в основном о судьбах страны, мира. По поводу сталинизма он начинал цитировать какие-то конкретные истории. Говорим про начало войны, в качестве аргументации он сразу приводит книжку Бакланова “Июль 41-го года”. Военных писателей он сразу цитировал и тут же объяснял. Я впитывал его эрудицию. Можно хорошую книжку прочитать, а можно с Егором поговорить» (КР).
Гайдара жгуче интересовала реальная история его страны. Сегодня изданы сотни сборников документов, из которых самому можно почерпнуть это знание. Тогда их не было и в помине.
Реальное знание о трагедии Великой Отечественной войны ближе всего лежало в книгах наиболее честных писателей-фронтовиков.
Прочитаем первые страницы романа писателя-фронтовика Григория Бакланова, изданного в 1965 году, – книжки, на которую ссылался Егор.
Здесь описан июль 1941-го – второй месяц Великой Отечественной войны.
К началу 70-х, когда идет разговор друзей, уже немало сделано для того, чтобы заставить людей забыть правду страшных начальных месяцев – разгром наших войск, непрерывное отступление и миллионы наших военнопленных.
Попытки наступления были редкими и желанными. Забывая себя, люди шли на смерть, стремясь уменьшить страшные последствия преступного сговора Сталина с Гитлером в 1939 году и его ставшего губительным для миллионов людей доверия весной 1941 года тому, кому не доверял уже никто в мире.
«Приказом о наступлении командующий армией подчинял Щербатову еще одну дивизию… Но Щербатов знал то, что, видимо, не знал еще командующий армией: дивизии этой не было. Она не дошла до фронта. Ее разбомбили в эшелонах, в пути. Единственный полк, успевший выгрузиться и двигавшийся на машинах днем, походной колонной, заметила немецкая авиация, слетелась отовсюду и уже не выпустила живым. На песчаной вязкой дороге Щербатов видел колонну грузовых машин, растянувшуюся на два километра. Они стояли среди бомбовых воронок, сгоревшие, пробитые осколками. Но были и совершенно целые машины. В кузовах вповалку лежали бойцы. Как сидели они тесно, с винтовками между колен, так лежали сейчас, расстрелянные сверху из пулеметов. Молодые, крепкие ребята, во всем новом, с противогазами в холщовых сумках, со скатками через плечо, иные – в касках. Возможно, даже увидели самолеты и смотрели на них снизу: любопытно – немецкие, не видели еще ни разу. И далеко по обе стороны от колонны лежали в поле убитые: кто успел выскочить и бежал и за кем гонялись самолеты.