Эти негласные ограничения действовали вплоть до прихода Горбачева.

До начала Перестройки было несколько институтов, куда евреев принимали почти без ограничений. К ним и относился Московский строительный, о котором упоминает Виктор Васильев.

«.. Егор в классе был самый зрелый, взрослый человек. Он мог с учителем разговаривать на равных, его переубеждать. Получалось вполне…

Учился на одни пятерки. В гуманитарной сфере он был абсолютный лидер, его аргументация была совсем на другом уровне, чем у остальных, по математике я был сильнее…

Егор был в комитете комсомола школы. В комсомоле я тоже был, но по необходимости. У Егора отношение к комсомолу было более серьезное. Он хотел на что-то влиять. Не только отсидеться формально, а влиять. Влиять было невозможно без этого, потом без вступления в партию. Я в партию не вступал. У экономистов, гуманитариев без этого было невозможно.

Такая установка “влиять”, “изменить” – чувствовалась. Не потребительская идеология, а идеология – что-то сделать» (КР).

Обратим внимание на выделенные нами слова академика Васильева. Важное свойство личности. К нему мы еще не раз вернемся.

…Это – время, когда на московских кухнях, объявленных впоследствии «легендарными», старшие уже поднимали неизменный на ближайшие 10–15 лет тост: За успех нашего безнадежного дела!

(Потому, замечу, они и не могли никак поверить в свою победу в Августе 1991-го, – до тех самых пор, пока в «нулевые» годы снова не проиграли.

И тогда уж с легкой душой могли повторить заключительные строки поэмы Давида Самойлова «Конец Пугачева»:

Но мое горестное рассуждение, случайно вырвавшееся на клавиатуру, рассчитано вовсе не на тех, кому сейчас от десяти до шестнадцати, – и за него я приношу им свои искренние извинения…)

Егор, кабы пил в те годы вместе со старшим поколением, – уверена, поднимать с ними такой тост не стал бы. Его мысли и намерения были другие, совсем другие.

Влиять, изменить, что-то существенное сделать в любых условиях – вот это, наверное, с юных лет – самая важная черта его личности. Она отделила его и от большинства ровесников, и от взрослых. Определила дальнейшую судьбу – выделила Егора Гайдара изо всех, кто оказался рядом.

Одного широчайшего кругозора и яркого научного таланта здесь недостаточно. Нужна неукротимая тяга к конструктивному действию. Не всякому, совсем не всякому в нашем отечестве она дана. И потому особенно ценна. И нередко – драматична.

Да, жизнь по природе своей деятельного, активного человека в ненормальном – авторитарном и тем более тоталитарном – государственном укладе всегда исполнена глубокого драматизма. Нередко – и трагизма. (Мы увидим это хотя бы на примере Худенко, задумавшего эффективно хозяйствовать при «социализме».)

Хотеть что-то делать, а не только сетовать, жаловаться, пусть и вполне справедливо… И тогда, и теперь в России мало людей, способных хотя бы понять вот это хотение.

«И было еще вот что, – вспоминает Виктор Васильев о шестнадцатилетнем Егоре. – Может быть, это такая слабость: нежелание иметь слабостей.

Если можно вообразить, что он может где-то струсить, значит надо показать, что он трусить не будет.

Видимо, был какой-то суперменский комплекс. Такое желание не признаваться самому себе ни в каких слабостях. Если вдруг что-то осознается как возможная слабость, то в этом месте себя сломать и слабость преодолеть.

Сделать столько, сколько удастся в этом мире…» (КР).

«Мы настроены, как я говорил, были к власти очень негативно, – рассказывает академик Васильев. – Разговаривали об этом постоянно, ругались на окружавшее нас безобразие. Радио западное слушали. Еще сильно на нас очень подействовала история с Заполем.

А история такая. Видимо, нашему отделению милиции надо было выполнять план по раскрытию преступлений. И произошло какое-то изнасилование в соседних домах. И вот проходил какой-то милиционер мимо лавочки, на которой сидели четверо парней, и среди них Заполь. Это конец мая. Что-то милиционер к ним обратился, записал данные, фамилии, кто такой, где живете, мол, шумно себя ведете. А на следующий день Заполя арестовали. И вдруг оказывается, что ему такое обвинение. Абсурд полный!